Возлюбленная террора

Но ровно через месяц на станции Борисоглебск, также по приговору социалистов-революционеров, был тяжело ранен и другой палач — Луженовский. Ничто не спасло его от революционеров и суда народного. Он жаждал крови и пал окровавленный, пораженный пятью пулями. Исполнительница приговора, еще юная девица, член партии социалистов-революционеров Мария Спиридонова, избитая и изувеченная казаками, была отвезена в Тамбов.

Итак, наказаны главные палачи и истязатели крестьян Тамбовской губернии. Вечная память и слава смелым товарищам, непоколебимой рукой отомстившим за стоны, слезы и кровь крестьян. Они вели сограждан против произвола. насилия, несправедливости и, жертвуя жизнью, мстили за все оскорбления и глумления над народом, за все безобразия царских правителей, царских слуг и помещичьих приспешников. Смерть всем палачам и истязателям, обагрившим свои руки в крови народа! Они надеются тюрьмами и нагайками запугать народ, они стараются тюрьмами и нагайками выбить из его головы свободные мысли об улучшении своей жизни, они хотят держать народ в рабстве, чтобы делать его упряжным бессловесным скотом, на спинах которого они будут кататься, жир наедать и получать от царя-батюшки высокие чины и золотом шитые мундиры. Они победили вас, крестьяне, безоружных, неорганизованных, когда каждое село действовало врозь и отдельно. Но эти палачи ничего не сделают, когда мы выйдем с оружием в руках, когда мы одновременно начнем борьбу с царскими приспешниками, помещиками, правителями.

Итак, вооружайтесь, крестьяне, кто чем может, соединяйтесь в братства, в союзы целыми округами!

ДОРОГА В АД, УСЫПАННАЯ ЦВЕТАМИ

ДОЧЕРИ И СЫНОВЬЯ

После бесконечной подачи прошений, уклончивых ответов на них и канцелярской волокиты, длившейся более двух недель, Александра Яковлевна получила наконец свидание со своей младшей дочерью.

Свидание назначили на 4 февраля, и продолжаться оно должно было не более двадцати минут.

Александра Яковлевна долго сидела в приемной. Офицер, который ее встретил, казался чем-то смущенным, но взволнованная и растревоженная предстоящей встречей с Марусей мать не обратила на это внимания. Ее провели длинным коридором мимо унылого ряда одинаковых дверей, отпирая и запирая бесконечные решетки, пока она не очутилась в маленькой, почти пустой комнате с низким потолком. Кровать, стоящая у стены, пустовала: Маруся лежала на полу в дальнем углу камеры без движения; голова ее была обложена компрессами.

Александра Яковлевна на секунду застыла, скованная ужасом: ей показалась, что Маруся не дышит. Между ней и дочерью стоял офицер. Она отстранила его как нечто неодушевленное, в два быстрых шага очутилась перед лежащей Марусей и опустилась на колени:

— Доченька!

Маруся не шевельнулась.

Подошел офицер, тоже встал на колени рядом с больной.

— Мария Александровна, к вам мать пришла на свидание, — он говорил громко, почти кричал.

Маруся открыла глаза.

— Марусенька моя! — Александра Яковлевна хотела погладить дочь по щеке, но офицер перехватил ее руку:

— Не положено! Между арестованной и вами должна соблюдаться дистанция.

Он заставил Александру Яковлевну отодвинуться и сам втиснулся в маленькое пространство, отделявшее мать от дочери.

Маруся с усилием улыбнулась:

— Ну что же… Как дома, все ли здоровы? Как Коля?

— Все Хорошо, родная моя, все хорошо…

Александра Яковлевна понимала, что нельзя спрашивать о том, что пережила ее дочка в эти семнадцать дней заключения, нельзя спрашивать и о побоях, которые привели Марусю в столь плачевное состояние. Нельзя говорить и о том страшном, что совершила ее дочь, за что она попала в эту камеру. Александру Яковлевну заранее и строго предупредили, что единственные дозволенные темы — домашние дела и здоровье родных.

— Коля учится, привет тебе посылает.

Маруся вздохнула:

— Хорошо. Он обязательно должен учиться дальше, мамочка. Он очень способный мальчик. Он должен потом закончить университет. Я, конечно, уже не смогу, но Женя и Юля помогут тебе с деньгами на его содержание.

У Александры Яковлевны задрожал подбородок.

— Ну что ты говоришь, Марусенька… Может быть, все еще обойдется.

— Нет, мамочка. Но ты не беспокойся, не убивайся за меня. Так было надо. — В глазах Маруси мелькнул лихорадочный огонек. — Поверь, я умру с радостью. А у тебя еще останется, кроме меня, четверо детей. Ты всем им нужна…

— Ну что ты… Ну что ты говоришь-то… — по щекам старой женщины покатились, застревая в морщинках, долго сдерживаемые слезы. — Маруся, можно ли так!

Маруся попыталась приподняться на локте и сказала с неожиданной силой:

— Мамочка, не надо плакать. Я ни о чем не жалею. Хотя нет… Жалею, что не успела покончить с собой и досталась живой этим палачам.

Теперь уже не огонек, а пламя горело в ее глазах. Пламя одержимости. И откуда у нее только силы взялись?

— Марусенька! — испуганно прошептала мать. — Подумай, что ты говоришь-то, Марусенька… Грех!

— Эти темы обсуждать не положено, — вмешался офицер.

Не положено…