Возмездие

Большой пятистенный бревенчатый дом стоял на отшибе от деревни, у мельницы. Рядом с домом — сарай с сухими дровами и стог сена. Между сараем и домом была натянута проволока, к которой цепью привязана собака. На двор, отгороженный плетнем, из раскрытого сарая был вытащен однолемешный плуг. Лошадь у коновязи, мирно пофыркивая, подбирала из ясель остатки сена. Рядом на колоде сидел пожилой, но крепкий еще мужчина в овчинной телогрейке и шапке и чинил сбрую. Справа, так чтобы сподручнее было взять, стоял карабин, прислоненный к колоде.

Собака глухо зарычала. Мужчина поднял голову, увидел человека, неторопливо шедшего к нему от деревни. Его одинокая фигура — подробностей в сумерках было не разобрать — не встревожила хозяина, продолжавшего, поглядывая на приближающегося человека, спокойно заниматься своим делом. Успокоилась и собака.

Когда хозяин понял свою промашку, было поздно: Млынский уже входил во двор.

Взгляд хозяина метнулся к карабину, к лошади, но он ничего уже не мог сделать, к тому же увидел еще двоих, которые стояли, облокотившись на жердины плетня, у сарая. Как они подошли, хозяин проглядел, отвлеченный появлением Млынского.

— Здравствуй, Лукьяныч, — сказал майор.

Павлушкин медленно поднялся.

— Здравствуйте. — И закашлялся.

Млынский отодвинул карабин и присел на колоду. Опустился на свое место и хозяин. Некоторое время сидели молча, потом Павлушкин полез в карман, но спохватился под взглядом Млынского.

— Закурить… можно?

— Кури.

Павлушкин достал кисет, из него — газету, сложенную для закрутки, оторвал от нее листок, стал насыпать табак… Руки дрожали, табак просыпался; ветер вырвал из разом ослабевших пальцев листок, и Павлушкин безвольно опустил меж колен руки с кисетом…

— Расскажи, — нарушил молчание Млынский.

— Охота душу себе травить?

— Ждал?

— Конечно. И гарнизон стоял. А вы все не шли…

— Дел было много…

Млынский поднялся, подхватил карабин.

— Не здесь, — сказал Павлушкин, как-то воровато оглянувшись на окна дома и продолжая сидеть.

— Что?

— Если можно, не здесь, — повторил Павлушкин.

— Не убивать я пришел, Лукьяныч. — Манор тоже невольно посмотрел в сторону дома. — Пусть односельчане судят тебя. Как приговорят, так и будет. Идем.

Павлушкин поднялся. И тут же раскрылась дверь и на пороге появилась женщина, простоволосая, в валенках на босу ногу.

— Герасим Лукьяныч, зови гостя ужинать, — предложила она.

Павлушкин с надеждой взглянул на майора.

— Спасибо, хозяйка, времени нет, — ответил Млынский, забрасывая карабин за плечо.

— Что ж… А тебя ждать, Герасим?

— Меня? — переспросил Павлушкин. — Нет, не жди. — И он зашагал со двора не оглядываясь.

Павлушкин сам толкнул дверь и вошел в комнату управы, освещенную двумя керосиновыми лампами. Здесь майора ждали Горшков, Бондаренко и Ирина Петровна.

Горшков, шагнувший навстречу, подхватил карабин, брошенный Млынским, который кивком указал на Павлушкина.

— Найдется старосту куда-нибудь до утра пристроить?

Горшков подкинул связку ключей на ладони.

— У них с этим делом налажено. Ну, иди сам теперь посиди. — И он подтолкнул Павлушкина стволом карабина к двери с железными скобами.

Бондаренко докладывал:

— Товарищ майор, люди размещены по домам, боевое охранение выставлено в сторону леса и у дороги. Полицаи арестованы. Потерь у нас нет.

— Добре, хлопцы, — сказал майор. — Бондаренко, дай команду: людям к ужину выдать боевые сто грамм…

— Есть! — Лицо Бондаренко расплылось в улыбке, и, прихватив шапку, он исчез.

Ирина Петровна ждала своей очереди доложить майору. Она расправила шинель под ремнем, туго перехватившим тонкую талию…

— Товарищ командир, раненые — в школе…

Самодельная коптилка освещала тусклым красноватым светом голые бревна стен, четыре окна, завешанные серыми одеялами, побеленную печь, сдвинутые к стенам столы и скамьи и небольшую черную доску над ними — всю нехитрую обстановку классной комнаты. На плащ-палатках, разостланных на соломе, лежали раненые — человек семь. В печке плясал огонь, было жарко натоплено. У санитара, поившего раненого из жестяной кружки, да и у самого раненого лица были мокры от пота. Около стола, на котором стояла коптилка, девушка с треском рвала на узкие полосы простыню.

Раненый, лежавший у двери, разглядев Млынского, вошедшего в комнату, попытался привстать.

— Ты что, Гарковенко? Лежи, — тихо сказал майор. — Как настроение?

— Та ничего… Закурить бы вот…

— Сейчас…

Пока Млынский доставал кисет и рассматривал помещение, Ирина Петровна присела рядом с раненым. Раненый улыбнулся воспаленными губами.

— Теперь будем жить, доктор…

Кисет майора бережно передавали из рук в руки. Тому, у кого руки были ранены, цигарку крутил товарищ…

Млынский смотрел на девушку: худенькая, узкие плечики, большие глаза на бледном лице… Она была похожа, скорее, на подростка…

— Здравствуйте, — сняв шапку, сказал ей Млынский.

— Здравствуйте. — Девушка держалась естественно и просто и этим сразу располагала к себе.

— Вы учительница?

— Да, я учу детей.

— Здешняя?

Девушка покачала головой.

— Из Новгорода. Ехала в Крым на каникулы, а вот… Я ведь еще учусь… Училась в педтехникуме.