Возьми мою душу

— А может быть, и нет, — возразила Тора, не считавшая сдержанность характерной чертой убийц. — Что вы скажете об этих иностранцах? — указала она на следующие фамилии.

— Мистер Такахаси и его сын. — Йонас поднял на Тору глаза и улыбнулся. — Оба исключительно вежливые и очень тихие. Отец перенес онкологическую операцию, сейчас восстанавливается после лечения. Сын ни на шаг от него не отходит. Забудьте, такие не убивают. — Он перевел взгляд на следующие фамилии. — Бьерн Эйнарссон и Гудни Свейнбьорнсдоттир. Я с ними не знаком, поэтому ничего сказать не могу. А вот этого господина вы, Тора, должны знать. Магнус Балдвинссон, престарелый левый политик.

Как только Тора услышала это имя, в памяти сразу же всплыло лицо человека из ресторана.

— Да, конечно. Я видела его во время ленча. Недавно читала о нем в газете. Внук его, Балдвин Балдвинссон, считается восходящей звездой в политике, заседает в городском совете. И что он здесь делает?

— Думаю, просто отдыхает. Человек он неразговорчивый, но как-то обмолвился, что вырос здесь. Полагаю, к старости люди становятся сентиментальными и их тянет в родные места, туда, где прошло детство, — сказал Йонас и продолжил изучать список. — Тордис Робертсдоттир. Не припоминаю ее. А вот Робина Кохмана немного знаю. Он фотограф, работает в журнале для туристов, делает снимки для статьи о Западной Исландии и фьордах. С ним приезжал и журналист, но недавно уехал. Насколько я помню, во вторник или максимум в среду. Кто у нас там дальше? А, Тейтур. Биржевой маклер, живет здесь несколько дней, очень приятный человек; правда, вежливость у него снобистская. На следующий день после приезда получил травму — свалился с лошади. Я был уверен, что он сразу уедет, но, к моему удивлению, Тейтур остался. Остальных в списке я не знаю, даже не помню как они выглядят. Ни приехавших в пятницу, ни тех, кто аннулировал заказ номера. — Он положил бумаги на стол, и Тора сразу взяла их.

— Вы не возражаете, если я переговорю с этими людьми? — спросила она.

— Разумеется, не возражаю, — ответил Йонас и начал подниматься. — Только отнеситесь к нашим гостям с пониманием. Постарайтесь не обидеть. — Покосившись на Мэтью, он прибавил по-исландски: — Прошу вас — не подпускайте его к постояльцам с расспросами. Делайте вид, будто ничего у них не выясняете, а просто беседуете. — Йонас расправил складки на брюках и снова перешел на английский: — Пойду присоединюсь к полицейским. Они осматривают номер Бирны. Ума не приложу — что они там ищут.

Мэтью улыбнулся и подмигнул Торе.

— Ничего интересного для себя они там не найдут, — спокойно заметил он.

— У них все еще остается мой телефон, — напомнил Йонас. — Возможно, они переписывают номера из него. Ну и пусть — хоть каким-то делом займутся, лишь бы по отелю не шатались.

Стейни задумчиво сидел у окна, уставившись на дорогу. Ни людей, ни машин не было. Стейни казалось, будто он один в целом мире. Телевизора он уже насмотрелся на целую жизнь. А ведь ему всего двадцать три года. Все сложилось бы нормально, если бы не страшный поворот в его судьбе. Так не должно было случиться. В душе он все еще ждал, что кто-нибудь войдет к нему и скажет, что произошла ошибка и все стряслось не с ним, а с кем-то другим, до кого ему и дела нет, потому что это кто-то другой. «Прости, парень, — скажет вошедший. — Мы не хотели причинять тебе боль, ты этого не заслужил, но и такое иной раз случается. Вставай. Ты можешь двигаться. И машина твоя находится здесь, а не на свалке. Пострадал и другой водитель, и другая машина». Из груди его вырвался хриплый безрадостный смех одинокого человека. «Хорошо бы», — подумал он.

Стейни пошевелился, и в стекле возникло его отражение. Он отпрянул от окна и поглубже натянул капюшон, но полностью скрыть лицо не удалось. Он никогда не привыкнет к нему. Никогда. Отработанными движениями Стейни сжал колеса инвалидного кресла и отъехал в глубь комнаты. «Где же Берта? Обещала прийти, а она всегда держит слово. Дорогая, чудесная Берта. Как бы я жил без нее?» Терапевты, хирурги и психиатры в один голос уговаривали его поехать в Рейкьявик, поступить в университет, так или иначе изменить свою жизнь. Он отказывался, но не потому что был уж совсем плох. При надлежащем лечении он смог бы передвигаться сам, правда, для этого пришлось бы упорно тренироваться, преодолевая боль. «Ничего врачи не понимают. Я должен оставаться тут. Я принадлежу этой земле, здесь — мой дом. Народу здесь живет мало, и большинство меня знают».

Никто не отшатывался в ужасе при виде ужасной маски, которая, как предполагалось, была его лицом. В Рейкьявике такое случалось бы постоянно. Там бы он быстро увял и умер. Он был бесконечно благодарен Берте. Из-за нее он и остался здесь, беспомощный и жалкий.