Вознесение

– Нет, я всякую работу любил, и она меня любила. И молитву, и послушание. Работа на ногах держит, а заленивел чуть – и повалился на лавку. Не упрятали бы сюда, так я бы еще ой-ой, хоть куда... И всех болящих так наставлю: труждайся в меру, не надсажайся, не пори горячки, блюди праздники и посты, чти Господа нашего и родителей своих, люби ближнего, не задорься на лишнее, не кланяйся мамоне и подавай милостыньку не скупясь. И станешь долголетен и всеми уважаем. И неприметно работа телесная, утробная перетечет в работу духовную, и в той дружбе души и тела человек долго здоровым бывает, пока смерть его не приберет... Ой, братушко, так ли хорошо здоровым-то помереть... Вот ты спросишь: а почто ты, батько, такой хворый до времени? А то и хворый, что порато надсажался, меры не знал, все хотел на себя взвалить, и потому часто не люб бывал и к другим немилостив. Все! Все батько про себя знает, по себе, грешному, плачет в тиши и просит Господа, чтобы к себе прибрал... Мужики, Мардарий, что и монахи, часто смерти у Господа просят; намаются на земле-матери, тащат крест Христов, так ли наломаются, воз бытийный таща, что терпежу уж нет у них, так захочется им покоя на том свете... Иль у батьки Никона голова сколь огро-мад-ная, что тебе пивной котел, много она всего помнит, но наступает, милый, такое времечко, когда знания уже в тягость. Одно сокрушение от них и печаль. Пусть клевещут на меня клеветы и таскают на земные судилища, и томят в темничке; неведомо кобыльникам, что нет для меня земного суда, а ответ я дам пред Господом. Ну что раззявился, Мардарий, иль что-то хочешь сказать мне?.. Леноват ты стал, братец, иль так поманило мне?

– Не леноват, святой отец, а за вас страшуся. Не бережете вы своего великого имени, принижаете славу, топчете под ноги. Иль на вас дурно раскольники действуют? И от них хулы, грязь ручьем, никак не устанут досаждать.

– Я не унываю и не скорблю, но жалею заблудших. Пришел неузнанный, ушел оплеванный, восстану осиянный в новом свете... Ну, будет стенать. И перестань оговаривать патриарха. Много попускаю тебе, любя. Собирайся в Москву, я тебе тут новый список припас. Что на торжище не сыщешь и в рыбных да мясных рядах, то в царской аптеке спроси, да в иноземной лавке. Смотри, чтобы не надули. Они на это дело мастаки, лупить кожу с живого.

– У арбуев, денгов и немцев много всего есть. Давно протоптали дорожку к агарянам в Персиду да в Индию... Это мы застряли на своем печном шестке, да тут и замерзли, – ответил Мардарий, испытующе взглядывая на старца.

Норовист владыка, у него семь пятниц на неделе и неведомо, куда нынче повлечет его сполошливый ум. Ишь ли, однажды под греков подпал, под их дудку заставил всю Русь плясать, а нынче и не вспомнит о той затее, и стали греки – первейшие враги... Ой, сколь схватчив человек и смел мыслию; старик ведь, борода вехтем, а головизна светлая, как у отрока.

Дьякон неведомо отчего умилился, стряхнул с души утренний сор и обиды, низко поклонился и окстился на Никона, как на икону. Старец заспанно взглянул на келейника и не понял его восторга.