Возникновение замысла

– Думаю, в обычной семье отец вряд ли захочет рассказывать собственной дочери о своем кранике, – заметил я, не переставая деловито рисовать.

– А вот, например, в каком возрасте становятся крупными соски? – спросила Мариэ.

– Не знаю, я же мужчина. Но, полагаю, это у всех по-разному.

– А в детстве… у вас была подружка?

– Первая – в семнадцать лет. Одноклассница из старшей школы.

– А какая школа?

Я назвал ей муниципальную школу в районе Тосима, о существовании которой кроме местных не знал, пожалуй, никто.

– А как было в школе? Интересно?

Я покачал головой.

– Особо ничего интересного.

– И что… вы видели соски подружки?

– Да, – сказал я, – показывала.

– Какого примерно размера?

Я вспомнил ее соски.

– Не то чтоб маленькие, но и не очень большие. Так, средние.

– А в лифчик себе она что-нибудь подкладывала?

Я попытался вспомнить, какие лифчики тогда носила моя подруга. Память у меня за годы изрядно притупилась, и припоминал я лишь то, как мне проходилось с ними возиться, чтобы снять.

– Нет, думаю, не подкладывала.

– А чем она теперь занимается?

Я подумал о ней. Что же с нею стало?

– Не знаю. Мы давно не встречались. Пожалуй, вышла замуж, воспитывает детей.

– А почему бы вам не встретиться?

– Расставаясь, она сказала, что больше не хочет меня видеть.

Мариэ нахмурила брови.

– Это по вашей, сэнсэй, вине?

– Наверное, да, – ответил я. Конечно, по моей, какие тут могут быть сомнения.

Недавно я пару раз видел ту свою школьную подругу во сне. Первый раз летним вечером мы с ней гуляли рука об руку вдоль реки, и я собирался ее поцеловать. Однако ее лицо, будто шторы, занавешивали длинные черные волосы, и я не смог прикоснуться своими губами к ее. В том сне я вдруг заметил, что ей по-прежнему семнадцать, а мне – уже тридцать шесть. На этом я проснулся. Сон был очень явственный, и губы мои все еще ощущали прикосновение к ее волосам. Я очень давно не вспоминал о той подруге.

– А на сколько лет сестра была младше? – спросила Мариэ, мигом опять сменив тему.

– На три года.

– И в двенадцать умерла?

– Да.

– Выходит, вам тогда было пятнадцать?

– Да. Накануне я поступил в старшую школу, а сестра – в среднюю. Так же, как и ты.

Если вдуматься, сейчас Коми младше меня на двадцать четыре года, и после ее смерти наша разница в возрасте с каждым годом становится только больше.

– Когда умерла моя мама, мне было шесть лет, – произнесла Мариэ. – Ее покусали шершни. От их укусов она и умерла. Когда гуляла по окрестным горам – мама любила гулять в одиночестве.

– Мои соболезнования, – сказал я.

– У нее была врожденная аллергия на яд шершней. Ее отвезли на «неотложке» в больницу, но к тому времени она уже не дышала от шока.

– А потом с вами вместе стала жить тетя?

– Да, – сказала Мариэ. – Она папина младшая сестра. Вот бы у меня тоже был брат! На три года старше…

Я закончил первый набросок и приступил ко второму. Мне хотелось нарисовать ее с разных ракурсов, и весь сегодняшний день я намеревался уделить рисунку.

– А вы с сестрой ссорились?

– Нет, не припоминаю.

– Ладили?

– Думаю, да. Я даже не представлял себе, что значит ладить или ссориться.

– А что значит – почти холостой? – спросила Мариэ, и тема беседы вновь сменилась.

– Вскоре я стану холостым официально, – сказал я. – А пока что у меня в самом разгаре развод. Поэтому и почти.

Девочка прищурилась.

– Развод? Что-то… я не понимаю. Никто из моих близких развод не делал.

– Я тоже не понимаю. Как ни крути, развожусь я впервые.

– И как вам при этом?

– Пожалуй, можно сказать, чудно́. Вот представь: идешь себе, полагая, что вот она – твоя дорога, и тут – бабах, дорога вдруг ускользает из-под ног. И ты уже тащишься, не зная, в какую сторону податься – в пустоте, где вокруг ничего нет, не чувствуя даже землю под ногами.

– А вы долго были женаты?

– Почти шесть лет.

– А сколько вашей жене лет?

– На три года младше меня. Так вышло, но она – ровесница моей сестры.

– А эти шесть лет, вы считаете, пошли коту под хвост?

Я задумался.

– Нет, я так не считаю. Я не хочу считать, будто они пошли коту под хвост. У нас было немало и приятного.

– А жена ваша думает так же?

Я покачал головой.

– Не знаю. Конечно, этого хотелось бы.

– А вы у нее не спрашивали?

– Нет. Но при случае спрошу.

Затем мы опять какое-то время не разговаривали. Я сосредоточился на втором рисунке, Мариэ о чем-то серьезно задумалась – о размерах сосков, разводах, шершнях или о чем-то другом. Сидела она, прищурившись, крепко сжав губы и как бы держась руками за коленки. А я наносил на белый ватман альбома ее очень серьезное лицо.

Ежедневно в полдень от подножия доносится гудок – видимо, муниципальная администрация или какая-то школа тем самым подают сигнал точного времени. Услышав его, я посмотрел на часы и прекратил работу. Я успел закончить три рисунка, все они вышли довольно интересными. Каждый выглядел неким предвестником чего-то – это вовсе не плохо для одного дня работы.

Мариэ Акигава позировала мне, в общей сложности, чуть более полутора часов. Для первого дня это предел. Непривычным людям – особенно подросткам – позировать очень непросто.