Возрождение

Что был за вечер 26-го июля! В театре было жарко, меня так беспокоило неудобное положение, а от света болел глаз. Мы с мадам де Клерте уехали до конца спектакля и, добравшись в моем экипаже до Ритца, расположились в комнате Мориса. Мы обсуждали положение и влияние прихода американцев, подбодрившего всех, и были настроены скорее радостно. Но тут раздались гудки сирен, выстрелы последовали сразу же за возвращением Мориса и Одетты. Они казались необыкновенно громкими, и мы слышали, как осколки шрапнели падали на террасу внизу. Одетта была испугана и предложила спуститься в погреб, но так как комнаты Мориса только во втором этаже, мы решили, что это ни к чему.

На некоторых людей страх оказывает особенное действие. Лицо Одетты посерело и она с трудом владела голосом. Я думал о том, скоро ли она позволит сдержанности соскочить с себя и без оглядки убежит в погреб. Мадам де Клерте совершенно не была взволнована.

А затем произошло самое драматическое. Бум! — весь дом задрожал, стекло в окне разлетелось на кусочки. Морис потушил свет и приподнял уголок плотной занавеси, чтобы выглянуть наружу.

— По-моему, они разнесли Вандомскую колонну, — сказал он с уважением — и в то время, как он говорил, другая бомба упала позади нас на министерство, а несколько осколков пронеслось по воздуху и врезалось в нашу стену.

Нас всех швырнуло через комнату, я и мадам де Клерте упали друг на друга у дверей открывшихся наружу. Вопли Одетты заставили нас подумать, что она ранена, но на самом деле она была цела и погрузилась в прерывистую молитву. Морис помог встать мадам де Клерте, а я на минуту зажег карманный фонарик. Я не чувствовал никакой боли. Мы сидели в темноте, прислушиваясь к доносившемуся некоторое время смятению и взрывающимся бомбам, из которых ни одна, однако, не была близка. Единственным звуком в нашей комнате был голос Мориса, успокаивающего Одетту.

Мадам де Клерте тихонько засмеялась и закурила папиросу.

— Близкая вещь, Николай, — сказала она. — Теперь давайте спустимся и посмотрим, кто убит и где именно были взрывы. Знаете, вид действительно интересен, можете мне поверить. Когда два дня тому назад Берта ударила в…, мы бросились к такси, чтобы поехать и посмотреть на это место. Вот уж две недели, как у Корали есть бензин для ее машины, — она лукаво рассмеялась, — господин министр должен же выказать каким-нибудь способом свою благодарность, не правда ли? Корали такая душка! Да! Некоторые разместились с ней — нас была довольно большая компания — и когда мы добрались туда, там старались потушить огонь и выносили трупы. Раз-другой вы должны сопровождать нас в этих поездках — для перемены — хоть что-нибудь.

Перед войной эти женщины не могли бы глядеть на мучения мыши.

Когда, после сигнала «все спокойно», мы спустились в вестибюль, вид был замечателен. Большие стеклянные двери салона взрывом отброшены внутрь, все окна выбиты, а Вандомская площадь — масса обломков; я думаю там не осталось стекла целого.

Но никто не выглядит слишком взволнованным — эти вещи повседневны.

Не знаю, будем ли мы помнить в последующие годы странную беспечность, развившуюся в каждом, или позабудем войну и станем такими же, как были прежде. Кто знает?

Сегодня утром я спросил мисс Шарп:

— Что вы делаете вечером, когда уходите отсюда?

В эту минуту я позабыл, что Морис сказал мне, что она делает бинты. Она взглянула на меня и ее манеры стали ледяными — не понимаю, почему она считает, что я не имею право задавать ей вопросы. Я говорю «взглянула на меня», но я никогда не уверен, что делают ее глаза, так как она никогда не снимает желтых очков. Во всяком случае, последние казались направленными на меня.

— Я делаю бинты.

— Не устаете ли вы до смерти после целого дня работы со мной?

— Я не думала об этом — в бинтах большая необходимость.

Она держала карандаш и блокнот наготове, очевидно не собираясь разговаривать со мной. Этот вид вечного прилежания начинает раздражать меня. Она никогда не суетится и работает все время.

Сегодня за завтраком спрошу Буртона, что он думает о ней. Как я сказал раньше, Буртон знает свет.

— Что вы думаете о моей машинистке, Буртон?

Он ставил передо мной блюдо с суррогатом еды — сегодня не мясной день. Мой одноногий повар — настоящий артист, но считает меня дураком потому, что я не позволяю ему мошенничать, хотя наша общая нужда в ногах создала между нами дружеские отношения.

— А ведь имея брата торговца, я мог бы доставать для мсье цыплят и все, что ему только было бы угодно, — жалуется он каждую неделю.

— Гм! — прокаркал Буртон.

Я повторил вопрос.

— Молодая лэди работает очень аккуратно.

— Да. Совершенно верно, — род машины.

— Она заслуживает своих денег, сэр Николай.

— Конечно, заслуживает, я знаю все это. Но что вы о ней думаете?

— Прошу прощения, сэр Николай… я не понимаю…

Я почувствовал раздражение.

— Конечно, понимаете. Я хочу сказать, что она за существо?

— Молодая лэди не болтает, сэр, она не ведет себя, как другие девушки.

— Значит, вы одобряете ее, Буртон?