Возрождение

В 1963 году, еще до того, как на сцену вырвались «Битлз», Америку охватило недолговечное, но бурное увлечение фольклорной музыкой. На его волне появилась телепередача «Напевы», где выступали белые исполнители негритянских песен, такие как трио Чада Митчелла и «Новые менестрели». (Белых исполнителей – «коммуняк», вроде Пита Сигера и Джоан Баэз, на шоу не приглашали). У моего брата Конрада был лучший друг Ронни, старший брат Билли Пакетта, и они каждую субботу смотрели «Напевы» у Пакеттов дома.

В то время дедушка Ронни и Билли жил с ними. Его называли Гектор-Парикмахер, поскольку он отдал этому ремеслу почти пятьдесят лет, хотя представить его в этой роли было нелегко. Парикмахеры, как и бармены, по идее должны быть обаятельными говорунами, а Гектор-Парикмахер нечасто открывал рот. Он сидел себе в гостиной, подливал в кофе виски и покуривал сигарки «Типарильо», чьим запахом пропитался весь дом. А когда все же что-то произносил, то щедро пересыпал свои речи ругательствами.

Но «Напевы» он любил и всегда смотрел их вместе с Коном и Ронни. Как-то вечером, когда очередной белый паренек пропел очередную песню о том, как его покинула его малышка и как он страдает, Гектор-Парикмахер фыркнул:

— Говно это, ребятки, а не блюз.

— В смысле, дедушка? — поинтересовался Ронни.

— Блюз — крутая музыка. А этот ноет, будто напрудил в постельку и боится, что мама узнает.

Мальчики засмеялись — отчасти потому, что это правда было смешно, отчасти от удивления, что Гектор вдруг выступил как музыкальный критик.

— Погодите, — сказал он и начал с трудом подниматься по лестнице, цепляясь за перила узловатой рукой. Гектор отсутствовал так долго, что мальчики почти забыли о нем, когда он наконец спустился с потрепанной гитарой «Сильверстоун», которую держал за гриф. Ее изношенный корпус скрепляла размахрившаяся веревка. Колки были перекошены. Гектор уселся, кряхтя и пердя, и водрузил гитару на костлявые колени.

— Выключите это говно, — велел он.

Ронни послушался; передача все равно уже кончалась.

— Я не знал, что ты играешь, дедушка, — сказал он.

— Сто лет не играл, — ответил тот. — Забросил, когда артрит начал меня изводить. Не знаю, смогу ли я настроить эту хрень.

— Папа, не выражайся, — крикнула из кухни миссис Пакетт.

Гектор-Парикмахер не обратил на нее ни малейшего внимания; он вообще замечал ее, только когда хотел, чтобы она передала блюдо с пюре. Он медленно настроил гитару, ругаясь себе под нос, и наконец сыграл аккорд, действительно похожий на музыку.

— Заметно было, что гитара все равно расстроена, — сказал Кон, когда поведал мне эту историю, — но играл он круто.

— Ух ты! — сказал Ронни. — Это что за аккорд, дедушка?

— Е. Все это говно начинается с ми-мажор. Погодите, вы еще ничего не слышали. Попробую вспомнить, как играть на этой блядище.

Из кухни:

— Папа, не выражайся!

Гектор снова проигнорировал призыв, перебирая струны старой гитары и используя толстый, пожелтевший от никотина ноготь вместо медиатора. Сначала он играл медленно, бормоча себе под нос запрещенные слова, но постепенно раскачался и набрал темп, так что мальчики уставились друг на друга в изумлении. Его пальцы скользили по грифу, сперва неловко, потом, когда в мозгу ожили старые нейронные связи, — более плавно: от си-бемоль к ля-мажор и соль мажор и обратно к ми-мажор. Эту последовательность я сыграл сотни тысяч раз, хотя в 1963 году не отличил бы ми-мажор от тренажера.

Высоким, ноющим голосом, не похожим на тот, которым он обычно говорил (когда вообще говорил), дедушка Ронни пел: «Приляг, красотка, дай взглянуть папаше… Что-то не по нраву мне затеи ваши…»

Миссис Пакетт вышла из кухни, вытирая руки посудным полотенцем, с таким видом, будто увидела посреди Девятого шоссе какую-то экзотическую птицу типа страуса эму. Билли и маленькая Ронда Пакетт, которой тогда было не больше пяти, спустились до середины лестницы, перегнулись через перила и уставились на старика во все глаза.

— Этот ритм, — сказал мне потом Кон. — Совсем он не был похож на то, что играют в «Напевах».

Гектор-Парикмахер притопывал ногой в такт и ухмылялся. Кон сказал, что сроду не видел, чтобы старик улыбался, и ему стало даже страшновато, будто тот превратился в какого-то поющего вампира.

«Мамаша не велит мне всю ночь гулять… боится, что девица меня станет… — Он тянул ноту. — Ста-а-анет обижать!».

— Жми, дед! — завопил Ронни, смеясь и хлопая в ладоши.

Гектор перешел ко второму куплету, где валет бубен сказал даме пик, чтобы она строила свои козни, но тут лопнула струна: дзынннь.

— Ах ты блядь такая, — сказал он, и на этом закончился импровизированный концерт Гектора-Парикмахера. Миссис Пакетт вырвала у него гитару (причем оборванная струна едва не выхлестнула ей глаз) и велела ему идти посидеть на крыльце, коли он решил так выражаться.

Гектор-Парикмахер не пошел на крыльцо, но впал в привычное молчание. Больше мальчики ни разу не слышали, чтобы он пел и играл. Дед умер следующим летом, и Чарльз Джейкобс, который все еще оставался на своем месте в 1964 году — году «Битлз», отслужил на его похоронах.