Те, кому посчастливилось созерцать как бы парящий над городом купол Санта Марии дель Фьоре или собор св. Петра с его бесподобной колоннадой, громаду Исаакия или вечерний силуэт Нотр-Дам, без труда назовут города, где находятся эти сооружения: Флоренция и Рим, Петербург—Ленинград, Париж. Можно перечислить множество построек, по которым любой из вас скажет, где они находятся. И наоборот, упомянув тот или иной город, назвать примечательное для него творение зодчего. В таких случаях говорят: город имеет собственное лицо, свою ярко выраженную индивидуальность. Поэтому есть смысл ехать в Тбилиси, Ленинград, Самарканд, Венецию и Рим, Париж, Кёльн, Будапешт: увидишь город, не похожий на другие, навсегда запоминающийся характерными (а иной раз всего одним!) памятниками архитектуры. Таким узнаваемым символом был для Москвы до 1931 года Храм Христа Спасителя.

Москва… как много в этом звуке для сердца русского слилось!.. «Я видел прекрасные города, громадное впечатление произвели на меня Прага и Будапешт; но Москва — это нечто сказочное,— свидетельствует норвежский писатель Кнут Гамсун, посетивший Москву задолго до 30-х годов.— В Москве около четырехсот пятидесяти церквей и часовен, и когда начинают звонить все колокола, то воздух дрожит от множества звуков… С Кремля открывается вид на целое море красоты. Я никогда не представлял себе, что на земле может существовать подобный город: все кругом пестреет красными и золочеными куполами и шпицами. Перед этой массой золота, в соединении с ярким голубым цветом, бледнеет все, о чем я когда-либо мечтал…» И ведь действительно, совсем недавно, еще на памяти ныне живущих советских людей, Москва была самым оригинальным, уникальным городом на земле. Многие любовались видом первопрестольной из-за Москвы-реки с Воробьевых гор. Говорят, вся она была по главному, архитектурному звучанию как уцелевший, хотя и не в полной мере, Московский Кремль. Сотни островерхих шатров, розовеющих на заре, сотни золотых куполов, отражающих в себе тихое сияние неба. И над всем царил Спас.

Нет, несмотря на внушительные размеры памятника, все же он смотрелся посредине Москвы, вовсе не «выпячиваясь». Не разрушая общей архитектурной цельности города. Он смотрелся как игрушка (либо ваза), стоящая на столе, как вот лебедь на глади озера. Впрочем, восприятие могло быть разным: А. Безыменский в одной из своих последних поэм написал, что Храм Христа Спасителя вскочил на теле Москвы как белый волдырь. Или такие строки: «Несоразмерность здания городским сооружениям подчеркнута его грузными пропорциями и сочетается с эклектичностью стилистики, исходящей из позднего ампира и включающей элементы ампирной «готики»,— вот так витиевато-глумливо характеризуется Храм в роскошно изданном под редакцией М. В. Посохина фолианте «Памятники архитектуры Москвы». Сломали — так хоть задним числом надо оправдать волюнтаристское уничтожение памятника.

Между тем это было красивейшее, величественнейшее здание. «Храм Спаса занял теперь особое положение в панораме Москвы,— прочтем мы в «Живописной России», популярном многотомном издании конца прошлого — начала нашего века.— Можно сказать даже, что он слишком привлекает к себе издали, когда вы смотрите на город из-за реки; но с Ивана Великого вся эта местность, сделавшаяся теперь одним из главных украшений Москвы, гораздо больше сливается с общим видом набережной, выступая во всей своей величавости. Едва ли есть в Западной Европе хоть один храм, который бы стоял, на близком расстоянии, так выгодно и красиво, как Храм Спаса». Кроме того, если изощренный взгляд искусствоведа и находил там смешение стилей в самой архитектуре, то в живописи Сурикова, Крамского, Семирадского, в скульптурах Клодта уж, наверное, не было ни эклектики, ни смешения стилей.