Возвращаться – плохая примета. Том 1

Сил возиться с кремнем не было. Чиркнула спичкой. Зажгла свечу и с нею обошла свисающие над столом масляные лампы. Где-то пришлось поправить фитиль, где-то добавить масла.

Стало светлее. Я увидела, что воины уже выполнили мое распоряжение: на скамье стояла кривая бутыль из керамики. Лежало полотно и пара ножей.

Пока возилась с лампами, в двери заглянул пожилой мужик и отчитался:

– Хозяйка, мы того, воды натаскали, самовар разожгли, еще чего надо?

Самовар пыхтел на лежанке.

Начала с малого – достала пузырек йода, пару таблеток фурацилина, проверила крепость вина. Иголку и нитку утопила в вине, потом в фурацилине.

Позвала мужиков:

– Оружие снять, руки вымыть! Те, кто во дворе, пусть в баню идут. Вы помогать будете, а они гигиену соблюдать!

Мужики, словом не возражая, все сделали и, поглядывая на меня, встали у стола.

– Так! Ты вставай у него в головах, если дернется – будешь держать. Вина ему нельзя – голова ушиблена. Ты вставай в ногах, тоже подержишь.

Косясь на меня, мужики встали, где велела, но раненого не трогали.

Странные они… Прихватила руку, выслушивала пульс – частит, но это при таких условиях нормально.

Глядя на мои руки почти с благоговейным трепетом, помощники прижали парня к столу. Выдохнула, протерла руки лосьоном и начала.

Самый большой разрез на животе пришлось зашивать – длинный, глубокий, а пластыря мало.

Чуть не захихикала – может, крестиком расшить, чтобы красивее? И, мысленно треснув себя по макушке, заселила иголку льняной ниткой и занялась делом.

Кто бы знал, как человеческая кожа отличается от ткани! Как сбивает с толку дыхание, вздымающее разрез. Один Бог знает, как я мучительно соображала – сшивать только верхний тоненький слой, едва не рвущийся под иголкой, или прихватить поглубже?

Шея затекла, в глазах темно, салфеток накидала полпачки… Уфф, закончила.

Теперь обработать фурацилином вокруг, не задевая шов, затем прикрыть свежим тампоном из полотна и заняться всем прочим.

Руки были изрядно покарябаны и побиты, и почему-то обожжены. Обработала фурацилином и смазала сырым яйцом, благо яиц было в достатке.

Глубокую кровоточащую рану на лодыжке вычистила и наложила бинтик с толчеными в ступке листьями тысячелистника, политыми местным самогоном.

Крепость вроде приличная, надеюсь поможет инфекцию убить…

Ребра забинтовали сами мужики – один приподнимал, второй споро укладывал полосы бинта, прижимая для верности до хруста.

Во время всех процедур раненый стонал, метался. Пару раз едва не свалился со стола. Наконец, затих, и я как раз добралась до головы.

Густые длинные волосы мешали рассмотреть, что там творится. Схватилась за ножницы, но потом просто провела руками по голове – кровь есть, запеклась уже коркой, но рана небольшая и неглубокая.

Ладно, посмотрю глаза: если зрачки одинаковые – значит, сотрясения нет. Стричь не буду.

Кончиками пальцев приподняла веки – выкатились мутно-голубые радужки, зрачки медленно и неохотно сузились, но, слава Богу, равномерно. Ну и хорошо, значит, стрижка отменяется.

Вздохнув, выпрямилась, кивнула мужикам – мол, перекладываем на лавку. Кажется, уже совсем автоматически командую.

Парня уложили на лавку для болящих, укрыли. Сердце сжалось – такой беспомощный, бледный до синевы. Один из помощников тут же присел рядом – ясно, будет ухаживать. Вот и хорошо, уборки тут еще вагон.

Кивнула второму на кучу срезанного тряпья и оружия, которое покидала под стол, указала на дверь. И присела сама. Нет, сидеть нельзя! Надо собрать мусор, заварить мяту с медом или чем-то сладким, и еще компресс для головы не помешает. Спать нельзя – возможна лихорадка, и хорошо бы малину заварить с крапивой и брусникой, от отеков и кровотечений.

В хлопотах над раненым пролетело полночи.

Глава 7

После полуночи я напоминала себе автомат. Из мира исчезли запахи и звуки, остался треск огня в печи, звук льющейся воды и прерывистое дыхание раненого.

После уборки и отваров пришлось доваривать бульон для больного и варганить кашу для остальных. Гусь тоже отправился в печку. Вот и пригодился узелок Милавы! В ход пошло все – и курица, и гусь, и мед, и варенье. Даже носки натянула раненому, он мерз от кровопотери.

К счастью, большая часть носильщиков, бряцая железом, ушла ночевать на сеновал. Со мной остались те двое, что помогали.

Старший, сняв с себя доспех, дремал сидя на лавке возле раненого. Молодой ушел в сени с обнаженным мечом. Еще двое так и топтались у ворот. Им я тоже вынесла миски с варевом и кружки с бодрящим взваром.

Вран черной тенью лежал под лавкой, поглядывая на мирно дремлющего воина. Кашу он проигнорировал, но из дома не выходил, пока я не понесла ужин невольным гостям. Старый воин оценил размер пса и одобрительно кивнул, глядя, как черная тень провожает меня во двор.

Наконец все срочные дела были сделаны, лампы потушены, на столе теплился светильничек. Рядом стояла кружка с отваром и укутанный горшок с бульоном. В миске плавала тряпица для компресса.

Можно идти спать.