Возвращенье на родину

И вдруг бы все вспомнилось! Остров: и – ночь; и – чудовищный гад, размахавшийся зубьями перепончатых крыльев; но «старец» бы понял, что этому все равно не поверят; «драконов» – нет; все ж происшествие жило б в душе, как закинутый островок в океане, отрезанный от континентов сознания; и на этом таинственном острове памяти старец бы видел себя отделенным от всех;

– «О!»

– «О!»

– «О!»

– «Я – один»…

– В необъятном! ничего!

– «Со мной – никого!..»

– «А ужасная гадина – близко!»

– «О!»

– «О!»

. . . . .

Так я с моим «мигом» сознанья –

– старец, перелетающий тысячелетия времени: сказочность первого мига есть странная быль:

– «Это – было!»

– «Я был в необъятном!»

– «Летал…»

– «О, о, о!»

Недоказуема правда; она – очевидность; она – факт сознания: аксиома, без допущенья которой деление мира во мне на мир снов и мир яви, – немыслимо; помню: чудовищный гад, размахавшийся зубьями перепончатых крыльев, и «Я», на которого он устремляется – пересекаемся в пункте пространства и времени; гад – это «Я», мир – младенец, к которому низлетает ужасная гадина, или – тело младенца; одновременно: «гад» – тело, которое налезает на «Я;» «Я» ж низвергнуто в тело полетом; и – да: «это» – было; но доказать нет возможности, потому что слова принимают крылатое очертание снов, мною виденных, – уже после:

– «Не сон это все!»

И мне ясно: –

– за морем невнятности моего обыденного сна мне рисуются памятью берега континентов, где в стае драконов, махающих зубьями перепончатых крыльев, живут «птеродактили

» памяти, и предшествуют воспоминанию о моментах обыденной жизни; и – факт сознавания: память – о чем?

Первый миг – насквозь память: о чем? содержание памяти возникает впоследствии: папа и мама, и няня, и дядя, и тётя, и – прочее… Но нет здесь ни папы, ни мамы, ни няни… квартира, в которой мы жили? Она – возникает поздней; ощущения роста? Но здесь, в ощущениях беспредметности нахожу я предметами – «память»: о круге предметов, которые после не встретились мне ни в кошмарах, ни в снах, ни в реальности прозы; к утраченным образам памяти сны – как бы органы зрения, потерявшего дар созерцать: так слепые, расширив зрачки, видят муть. Мои сны ощущаются мутью угасшего взора, который еще по привычке старается видеть.

И – нет: он не видит уже.

Эти сны указуют: содержание памяти; но содержание это – опять таки память. Так на дне своих снов нахожу память памяти: первого мига, сон сна.

С изумленьем вижу позднее, что память под памятью (молнии, нас осеняющие безо всякого содержанья), культурою мысли и тем что в учебниках йоги зовется путем медитаций, – крепнут из молнии, превращаяся в наблюдаемый пункт; а способности в нас дотянуться до пункта протянутой мыслью, – развертывают убегающий пункт в прихотливый линейный орнамент; мы – за ним следуем; мифами небывалых; орнаментов и раскидается пункт, процветая, как колос; и факты сознания, о котором забыли давно мы, – поят: свои были.

В орнаменте убегающей линии – от первого мига в миганье до-первое – учимся мы путешествовать в мир дорожденного и познавать прилегание «я» в мир дневной и обратно: читаем события жизни души после «мига», который наивное знание называет нам смертью.

. . . . .

С особою ясностью передо мной среди дня возникали орнаменты: в Льяне! и содержание памяти бессодержательной прежде – росло,

Говорил себе: в Льяне!

– «Все это я видел уже»…

– «Это все открывалось уже мне в до-сонном».

– «И стало быть: жило за снами и явью, как – сон на яву».

– «Я забыл этот сон, погружаяся в тело»…

– «Теперь; только вспомнил».

Перемещенья сознания посещали и Нэлли; и мы рисовали орнаменты, сознавая отчетливо их: содержанием памяти; знаки нам не были сказкой драконов, а явью когда-то живых птеродактилей мира.

Странно: орнаменты процветающей мысли, которые заносили в альбомы, переживались, как детские сны, но с сознанием, приобретенным впоследствии: это не сны, а действительность.

Странно: иные узоры орнамента мы высекали из дерева на Иоановом здании; припоминали их ритмами –

– из которых в разгоне времен вытыкались телесные органы наши, – остывшие ткани; и мы оживив первый миг, оживляли и далее: содержание первого мига, летя в нем из органов тела в рои ритмо-плясок; своей ритмо-пляскою духи спрядали из образов: камни, цветы и живые тела: –

– первый миг – столкновенье до-тельного с тельным, где тельное есть окрыленный полет, а вне-тельное – стылость морозов пустотного мира; и тельное переживает бестельное, будто оно есть улет в никуда

; а бестельности переживают тела, – точно дыры, через которые упадают они в никуда.

. . . . .

Мои первые миги, как сны: сны во сне; мои миги вторые – кошмары, в которых живет память прежнего; и лишь впоследствии зажигаются миги, которые мне становятся воспоминаньями о бывавшем; они вытесняют мне первые миги, которые сны прорезают, как молнии памяти.

. . . . .

Где критерий оценки события снов?

В утверждениях:

– «Сон…»

– «Никогда не бывает…»

– «Фантазия…»

– «Мы живем на земле…»

– «Не летаем…»