Возвращение

– Всё движется в нужном направлении, но это только первоочередные меры. Экономику нужно реформировать по-настоящему, только не сейчас, а позже. Нынешнее руководство на это неспособно, поэтому оно должно выполнить своё дело и уступить место другому. А потом придётся реформировать общество. Без этого скоро достигнем потолка. Будет намного лучше, чем было в моей реальности, но этого недостаточно. Ладно, мы с тобой не о том говорим. Смотри, какое небо! Приедем, и начну писать тебе стихи!

На следующий день, в десять утра, нам позвонили.

– Геннадий, через пять минут жди возле подъезда, – услышал я голос Елены. – Люсю с собой не бери.

Было пасмурно и прохладно, поэтому я надел вельветовую куртку и спустился вниз, предупредив перед этим куратора.

– Мне звонили, – сказал он. – Спускайся и жди, они сейчас подъедут.

Ждать не пришлось: как только я вышел из подъезда, возле него остановилась «Волга».

– Быстро в салон! – выглянула Елена. – Садись назад.

Машина и водитель были другие.

– Куда едем? – спросил я.

– С тобой хотят поговорить, – ответила она. – Не задавай вопросов, скоро всё узнаешь.

Ехали недолго: уже через двадцать минут Елена завела меня в большую трёхкомнатную квартиру. В гостиной сидел Суслов.

– Оставьте нас, – сказал он Беловой и обратился ко мне: – Садись, нужно поговорить. В нашу прошлую беседу ты сказал, что обо мне почти не было публикаций. Соврал? С Брежневым ты был откровенней. Даю слово, что всё, что ты сейчас скажешь, останется без последствий. Мне важно знать.

– Не соврал, – ответил я, – просто кое о чём умолчал. Зачем вам это слушать? Вы уже не сможете измениться сами и изменить стиль работы.

– Я жду.

– Ну как хотите. Публикаций действительно было мало. В них отмечался ваш крайний консерватизм и зажимание интеллигенции, причём часто без причин. Вы запрещали к продаже уже отпечатанные книги, заявляя, что на идеологии не экономят. Были запрещены отдельные театральные постановки и показ фильмов. В немногих случаях это было оправдано, в остальных… Наша цензура была слишком жёсткой. Нельзя, Михаил Андреевич, постоянно затыкать людям рот и ожидать, что они будут вас любить. Кому мешали песни Высоцкого? На них потом выросло два поколения молодёжи, а он стал Народным артистом! Все слушали его магнитофонные записи, а при вас самому Владимиру запретили выступать. Ну были у него блатные песни, но с эстрады-то он их не пел! А вы думали, что стоит чуть ослабить удавку, и вскоре у нас всё зальют грязью. Когда обсуждался вопрос отмены цензуры вы сказали: «Известно, что между отменой цензуры в Чехословакии и вводом советских танков прошло всего несколько месяцев. Я хочу знать, кто будет вводить танки к нам».

– Ты действительно считаешь, что цензуру можно убрать?

– Я такого не говорил. Её не убрали у нас и при капитализме. Всё, что противоречит Конституции и может быть государственной тайной, должно запрещаться, а авторов нужно брать на карандаш, а то и сажать. Но такого реально очень немного.

– А я, значит, перегибал палку?

– Перегибали. В семьдесят третьем году едва не зарубили уже отснятый многосерийный фильм о наших разведчиках «Семнадцать мгновений весны». Фильм, в котором не было ничего попадающего под цензуру. Когда его передавали, у телевизоров сидели все, у кого они были. В дни показа даже падала преступность. Вам не понравилось то, что в фильме не отражён подвиг народа в войне, а он о работе нашего разведчика в самом сердце Германии. Правильно вам возразил председатель КГБ, что весь советский народ не мог служить в ведомстве Шелленберга. Вы попросили, я рассказал.

– У тебя есть какие-нибудь проблемы?

– У кого их нет! – сказал я. – Извините, но я считаю установку микрофонов в наших квартирах издевательством. Или мне верят, или нет. Я могу понять, когда прослушивают рабочий кабинет или гостиницу, но квартиру – это уже слишком!

– Кто-то перестарался, – сказал он. – Всё уберут. Дальше.

– Из-за нашего переезда сестра пропустила год для поступления в институт. Я хочу попросить об одолжении. У неё красивая внешность и большие способности к танцу. Много лет выступала в самодеятельности и танцует на профессиональном уровне. Я хотел бы, чтобы её посмотрели в ансамбле Моисеева. Вряд ли они её возьмут, но Игорь Александрович может что-нибудь посоветовать. У Александрова женщины пока не танцуют, а я не знаю других танцевальных ансамблей.

– Я поговорю с Игорем Александровичем, – пообещал он. – Вам позвонят. Ещё?

– Спасибо, это всё.

– В ближайшее время тебе принесут вопросы по следующему году. Там есть неясности, постарайся дать ответы.

На следующий день опять позвонила Елена.

– Сестра дома? Скажи, чтобы была готова, сейчас я за ней приеду.

– Собирайся! – сказал я Татьяне. – Сейчас приедет Белова и отвезёт тебя на смотр к Моисееву. Вряд ли они тебя возьмут, но, может быть, рекомендуют в какой-нибудь ансамбль рангом пониже. Дай щёку, поцелую. Ни пуха ни пера!

Я вытолкнул ошеломленную сестру за порог и вышел сам.

– Успокойся, если будешь мандражировать, не сможешь себя показать.

Я позвонил Черзаровым, и мне открыла Ольга.