Возвращение

Я чувствую, как сжимаюсь весь, превращаюсь в камень, готовый рассыпаться в песок. Медленно опускаюсь на стул и ясно сознаю: я больше не могу здесь оставаться. Пытаюсь собраться с мыслями, но тщетно. Лишь через несколько минут оцепенение проходит. Я встаю.

- Дети, - с трудом говорю я, - дети, вы можете идти. Сегодня занятий не будет.

Малыши смотрят на меня: не шучу ли?

- Да, да, дети, это правда... Идите играть... Вы можете играть сегодня целый день... Бегите в лес или играйте дома со своими собаками и кошками... В школу придете только завтра...

И дети с шумом бросают свои пеналы в ранцы и теснятся к выходу, щебеча и не помня себя от радости.

Я иду к себе, укладываю чемодан и отправляюсь в соседнюю деревню, проститься с Вилли. Он сидит у окна без куртки и разучивает на скрипке пьесу: "Все обновляет чудный май". На столе - обильный завтрак.

- Это сегодня третий, - с удовлетворением сообщает Вилли. - Я заметил, что могу есть про запас, как верблюд.

Говорю ему, что собираюсь сегодня вечером уехать. Вилли не из тех, кто много расспрашивает.

- Знаешь, Эрнст, что я тебе скажу, - задумчиво произносит он, - скучно здесь, это верно, но пока так кормят, - он показывает на накрытый стол, меня из этой песталоцциевой конюшни и десятком лошадей не вытащить.

Он лезет под диван и достает оттуда ящик с пивом.

- Ток высокого напряжения, - улыбается он, держа этикетку на свету.

Я долго смотрю на Вилли.

- Эх, брат, хотел бы я быть таким, как ты! - говорю я.

- Ну еще бы! - Он ухмыляется и с треском откупоривает бутылку.

Когда я выхожу из дому, чтобы идти на вокзал, из соседнего двора выбегает несколько девочек с вымазанными мордочками и торчащими в косичках бантиками. Они только что похоронили в саду крота и помолились за него, Делая книксен, они суют мне на прощание руки:

- До свидания, господин учитель!

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

1

- Эрнст, мне надо поговорить с тобой, - обращается ко мне отец.

Легко представить себе, что за этим последует. Уже несколько дней он ходит вокруг меня с озабоченным лицом, роняя многозначительные намеки. Но до сих пор мне удавалось увиливать от разговора, - я мало бываю дома.

Мы проходим в мою комнату. Отец усаживается на диван и внимательно рассматривает обивку.

- Нас беспокоит твое будущее, Эрнст.

Я снимаю с книжной полки ящик сигар и предлагаю ему закурить. Лицо у него несколько проясняется: сигары хорошей марки, мне дал их Карл, а Карл букового листа не курит.

- Ты действительно отказался от места учителя? - спрашивает отец.

Я киваю.

- Почему же ты это сделал?

Я пожимаю плечами. Как объяснить ему? Мы с ним совершенно разные люди, и у нас только потому сохранились хорошие отношения, что вообще никаких отношений не было.

- Что же будет дальше? - продолжает он допытываться.

- Что-нибудь да будет, - говорю я, - ведь это так безразлично.

Он испуганно смотрит на меня и начинает говорить о хорошей, достойной профессии, о продвижении вперед на избранном поприще, о месте в жизни. Я слушаю его с чувством умиления и скуки и думаю: как странно, что этот вот человек - мой отец, который некогда распоряжался моей жизнью. Но защитить меня от ужасов войны он не мог, он даже не мог помочь мне в казарме, где любой унтер был сильнее его. Мне пришлось самому все преодолевать, и было совершенно безразлично, есть у меня отец или нет.

Отец кончил. Я наливаю ему рюмку коньяку.

- Видишь ли, отец, - говорю я, садясь рядом с ним на диван, - ты, может быть, и прав. Но я научился жить в пещере, вырытой под землей, и довольствоваться коркой хлеба с пустой похлебкой. Мне нужно было только, чтобы не стреляли, и я уже был доволен. Какой-нибудь полуразвалившийся барак казался мне дворцом, а мешок, набитый соломой, - райским ложем. Пойми! Одно то, что я жив и вокруг нет стрельбы, меня пока что вполне удовлетворяет. На скромный кусок хлеба я как-нибудь заработаю, а для всего остального - целая жизнь впереди.

- Да, но ведь это не жизнь, - возражает отец, - такое бесцельное существование.

- Как на чей взгляд, - говорю я. - А вот, по-моему, не жизнь, если в итоге только и можешь сказать, что ты тридцать лет подряд, изо дня в день, входил в одну и ту же классную комнату или в одну и ту же контору.

С удивлением выслушав меня, отец говорит:

- Однако я, например, двадцать лет хожу на картонажную фабрику и добился, как видишь, того, что стал самостоятельным мастером.

- А я ничего не хочу добиваться, отец, я просто хочу жить.

- И я прожил свою жизнь правильно и честно, - говорит он не без гордости, - недаром же меня выбрали в правление союза ремесленников.

- Радуйся, что жизнь твоя прошла так гладко, - отвечаю я.

- Но ведь что-нибудь ты должен делать, - настаивает отец.

- Сейчас я могу поступить на службу к одному моему товарищу по фронту, он предложил мне работать у него, - говорю я, чтобы успокоить отца. - На самое необходимое я заработаю.

Он укоризненно покачивает головой:

- И ради этого ты отказываешься от прекрасного казенного места?

- Мне уже не раз приходилось кой от чего отказываться, отец.

Он грустно попыхивает сигарой:

- А к старости ты бы имел право на пенсию.