Возвращение

– Так все калеки говорят. Безрукие – про ноги, безногие – про руки. И у жабы зубов нет, грызть она не приспособлена. Из чего застрелишься? – по-деловому спросил Гаврила Гаврилович. – У тебя пистолет имеется?

– Найду!

– Штаны надень.

– Простите?

– Нечего передо мной, не девка, без портов стоять, хрен под исподнем так и дергается. Эх, молодость!

Василий натянул брюки, собрался уходить, но Гаврила Гаврилович его остановил, велел сесть, позвал жену, Пелагею Ивановну, странно моложавую при таком древнем супруге. И серую, как соседка Марьяна, то ли Петровна, то ли Павловна. Та же серая линза в глазах, безысходная печаль.

Гаврила Гаврилович велел жене «напоить чаем с чем там у тебя припасено этого самоубийцу орденоносного», а сам занялся его костылями.

Мастер клял на чем свет стоит главных помощников Василия. Только вредитель делает костыли из сосны – мягкого дерева. Хорошо, этот самоубийца догадался гвозди в упоры вбивать. Но разве сосна выдержит?

Василий разомлел после «чая с чем припасено» – тарелки отличных домашних щей, повалился на диван и уснул. Не видел, как Гаврила Гаврилович колдует над его костылями, бурчит, ходит в кладовку за материалами и инструментами, поносит советских производителей костылей, отчаявшись исправить, расщедривается и достает из запасов костыли из старого дуба.

Не из сердцевины нежной выточенные! Из древесины, близкой к коре, многократно вымоченной и высушенной. И не на солнце! Халтурщики на воздухе сушат. У Протасова в Даниловском монастыре знакомый иеромонах был. В Даниловском монастыре печи с длинной топкой – бревнами топили. Иеромонах помогал, потому что сам калека и вечно благодарный Протасову. Заготовку в печь остывающую сунул и не проморгай, волнуйся: либо спалишь, либо не досушишь – чёрт! Не в монастыре будет сказано. И ведь никто не понимал его трепета перед деревяшкой. Даже инвалиды – им бы скорее заскакать.

– Просыпайся, самоубийца! – расталкивал Гаврила Гаврилович Василия.

А тот едва ли не в первый раз после фронта спал беспробудно-счастливо. Снилось ему, что бегут с Митяем по склону к Иртышу. Митяй всегда обгонял, но сейчас Васины ноги – крепкие, здоровые, сильные – развивали скорость, от которой дух захватывало. Он не бежал, а летел, переполненный радостью свободного движения…

– Что? Сгинь! Я первый! – дрыгал руками Василий.

– Очнись, первый он, чемпион! – тормошил его Гаврила Гаврилович. – Ночь на дворе, а тебе на работу.

Вася открыл глаза и увидел стариков: злого деда и серую моложавую старушку.

– Точь как наш Виталька, – со всхлипом сказала Пелагея Ивановна. – Всегда чтоб первым, чтоб ленточку грудью сорвать.

– Замолчи! – потряс кулаками Гаврила Гаврилович. – Я тебе запретил! Я себе запретил! Чаю ему принесла? Сто раз надо повторять глупым бабам?

– Принесла, Гаврила Гаврилович, не орите. На столе. А я вот часто думаю, почему сынкам не выпало ноги потерять или руки? Вы бы такие ловкие смастерили…

– Заткнись! – кричал Гаврила Гаврилович. – Ваше бабское место у плиты! Вон!

Василий все вспомнил: как искал этот дом, записку врача, мастера, его приговор… Круглый стол, покрытый бархатной лиловой скатертью, был пододвинут к дивану, на котором Василий уснул и видел сладкий сон. Прямо перед Василием стояла чашка чая, на маленькой тарелке лежали печенюшки, явно домашнего изготовления, по военному времени черные, похожие на подметки.

Он пил чай – горячий, ел печенье – вкусное.

Гаврила Гаврилович расхаживал у стола и вещал про сосны и дубы – материалы для костылей, про какие-то монастырские печи, иеромонаха безногого и про то, что кроме Протасова никто не смыслит в протезах.

Василий оглянулся по сторонам: где костыли, пора и честь знать. Костыли куда-то пропали.

В комнату вошла, даже не вошла, а застыла в дверном проеме Пелагея Ивановна:

– Гаврила Гаврилович! Комендантский час, трамваи последние, а мальчику до Марьиной Рощи.

– Мальчику! – захлебнулся речью Гаврила Гаврилович. – У него орден знатный. Поди не за красивые глаза. Чего расселся? Вставай, примеряй костыли. Такие только для царской фамилии или для Сталина. Оторвало бы усатому конечность, наша профессия пошла бы в гору. А то пока расчухаются, что война – это инвалиды. А инвалиды – самые наилучшие работники, например, станочники. Хороший станочник – это золотой фонд. Инвалид-станочник – это трижды золотой фонд, потому как ему свою мужскую гордость тоже надо… Ты как шагаешь, зараза? Ты чего кривишься? Ты физику в школе проходил, про центр тяжести слышал?

– Проходил, слышал и более того. Но под мышками упоры костылей обматывают мягкими тряпками, чтобы…

– Двойка! Ни хрена ты физику не знаешь! Силу надо прикладывать не на ключицы, а на перекладины для ладоней, чтобы все мышцы рук работали. У мужиков настоящих эти мышцы быстро накачиваются. На костылях не висят, а летают!

– В таком случае упоры для ладоней расположены неправильно!

– Соглашусь. Длинный ты, чертяка. Отдавай, подрегулирую.