Возвращение Амура

Ежедневно по многу часов мотаясь в седле, Иван Васильевич частенько возвращался мыслями к встрече с французской виолончелисткой и постепенно в душе его крепло убеждение, что история его отношений с этой милой девушкой не закончена. Он знал, что она после Самары продолжит гастроли в больших городах Урала и Сибири, и надеялся, что судьба вновь сведет их дороги, а там, кто знает, как дело повернется. Он понимал, что надежды эти не имеют под собой даже зыбкого песка, потому как сам видел в Самаре, какие люди складывали к ее ногам богатейшие букеты и подарки – там были и военные, и чиновники, и купцы первой гильдии… А что он такое, кто он такой, чтобы мечтать о жене-француженке, да еще музыкантше (его покоробило это неуклюжее слово, но в русском языке не было равноценного изящному французскому musicienne)? С семнадцати лет рекрутированный в солдаты из многодетной семьи вятского крестьянина, он никогда не думал о семейной жизни. С женщинами у него, в общем, все было в порядке: особым стремлением к их любви он не страдал, а когда возникала потребность, легко находилась молодая вдовушка, без каких-либо претензий делившая постель с военным человеком. И даже производство в офицеры, давшее тридцатитрехлетнему прапорщику личное дворянство, а при повышении звания до поручика – потомственное, не заронило в него мысль об этом самом потомстве. Зачем им обзаводиться, если жалованье копеечное, едва-едва хватает сводить концы с концами, а имущества в виде дома или, паче того, какого-нибудь именьица, нет и не предвидится? Вон у Николая Николаевича, благодетеля, генерала, своего дома как не было, так и нет – все по казенным мыкается. И жениться решил, только лишь когда губернатором стал и жалованье приличное начал получать. А до того теми же вдовушками обходился: что делать – естество мужское требует!

И вот, кажется, судьба снова свела его с Элизой. И не просто свела, но и расставила их по-своему, определив девушку жертвою обстоятельств, а ему, Вагранову, явно предложив роль спасителя. То есть дала шанс проявить себя и подняться в глазах Элизы над уровнем простого неказистого поручика, каких в российской армии великое множество…

На вопрос Вагранова Евстратий Кузьмич похлопал глазами:

– Ежели вам надобно, ваше благородие… Она уже иной раз навроде бы, и встает. Так што пожалуйте в десятый нумер.

Они вместе вышли в коридор, скупо освещенный двумя масляными фонарями, повешенными на стены в разных концах, и Евстратий Кузьмич подвел поручика к такой же, как у него, дощатой некрашеной двери со старательно намалеванным чем-то черным, скорее всего углем, номером «10».

Вагранов отчего-то вдруг заволновался, оглянулся на хозяина (тот покивал бородой – дескать, все правильно) и осторожно постучал.

– Entrez! [31]

 – послышался слабый голос, в котором еле-еле узнавался прежний – жизнерадостный и веселый, который поручик впервые услышал в селе Рождествене и который вспоминался ему каждый раз при мысли о мадемуазель Христиани.

Вагранов переступил порог.

2

Номер Элизы, а это была именно она, ничем не отличался от ваграновского – такие же стол, стул, табурет, на окне, за которым уже давно было темно, – две занавески в цветочек. И лампа на столе была такая же, и деревянная кровать с лоскутным одеялом. Но здесь под этим одеялом лежала Элиза, и потому номер показался Вагранову убогим и унылым. «Что, не могли найти места получше?» – чуть было не сорвалось с языка, но он сумел вовремя остановиться. Девушка и так лежит здесь только из милости хозяина, условия не хуже, чем у других постояльцев, – за что ж его корить?

Отросшие кудрявые волосы Элизы разметались по сенной подушке, черты лица потеряли мягкость, пальцы рук, лежавших поверх одеяла, были в движении: левые как будто зажимали струны виолончели, правые двигали воображаемый смычок.

Глаза девушки были закрыты. Видимо, она не ждала посторонних. Наверное, приняла нас за сиделку, подумал Иван Васильевич и потихоньку кашлянул.

Реакция Элизы ошеломила его. Она открыла глаза, вскрикнула, села, протянула ему свои худые руки (он их тут же схватил) и быстро-быстро заговорила по-французски – он не понял ни слова, – по впалым щекам покатились крупные слезы.

Вагранов присел на стул возле кровати и стал гладить ее руки, приговаривая:

– Все будет хорошо, милая девочка, все будет хорошо… Успокойся, пожалуйста… Paix, s^,il te plaît! – вспомнилось вдруг то же самое по-французски. Он даже не заметил, что стал называть ее на «ты».

Элиза замолчала, высвободила правую руку и погладила его по усам и небритой щеке.

– И-ван… я тьебя ждала… Я знала: ты менья найти…