Возвращение блудного сына

Семенова спутница, случайная знакомка, сразу забыла о нем, только началась фильма. История горькой любви мустангера к Луизе, прекрасной креолке, поглотила ее, засосала, и напрасно было думать, что она возвратится из черно-белых гасиенд, лесов, таверн и каньонов раньше, чем восторжествуют наконец добро и верность и уничтожено будет зло, повержено в прах. Кашин к картине был довольно равнодушен: слишком хорошо знал эту повесть, чтобы увлечься происками какого-то гнусного капитана из плантаторских прихвостней. «Вот Мишки-то нету, — подумал он и опечалился. — Ему бы наверняка понравилось». По теперешним догадкам самого Семена, добро и зло находились в более сложных отношениях, чем толковалось со старого, засиженного мухами экрана. Он чувствовал себя старым и умудренным, даже чуть-чуть закряхтел, но тотчас опомнился, спохватился и, взяв спутницу за теплый локоть, пожал его. Она зашипела и выдернула руку. Семен затосковал окончательно и стал вертеться по сторонам, вызывая яростный шепот.

С трудом он досидел до конца сеанса, переживая безразличное отношение спутницы. Когда зажегся свет и загрохотали стулья, она довольно долго не двигалась с места, вытирая глаза платочком. Глядеть на нее было смешно и грустно, но Кашин ничего не мог с собой поделать: девушка нравилась ему. Поскольку не терпелось на улицу, где свежо и прохладно, он переключил внимание на толкотню у выхода. К образовавшемуся там круговороту подходили новые и новые, втягивались и исчезали в нем. Вдруг от двери донесся чей-то внимательный и настороженный взгляд, и Семен, невежливо бросив знакомке:

— Мне, извини, надо быстрей! Жду у выхода! — побежал вдоль ряда, сбивая колени об откинутые сиденья. Ввинтившись в толпу, моментом настиг Малахова и, напряженно улыбаясь в испуганное лицо, сказал:

— Здравствуйте, Малахов! Есть разговор, вы подождите…

Кашина развернуло в толпе, Малахов исчез, и перед агентом нос к носу появилось удивленное лицо Лебедяевой:

— Эй, привет, Купидон! Как живешь? Кого ищешь? Теперь, поди-ка, и работать нечего?..

— Да нет! — ответил он, застеснявшись. — Есть кое-что, маленько!..

Но вот всех выбросило в тоннельчик, и они оказались все четверо друг против друга.

— Мне надо поговорить с ним! — указывая на Малахова, сказал агент Маше и Абдулке. — И с вами. Но сейчас вечер, здесь шум, люди; наверно, лучше бы все-таки завтра, в губрозыске. Однако главный вопрос я хочу задать теперь. То есть не здесь, конечно, а по дороге — провожу вас, ведь это можно?

Они ничего не ответили. Маша, нервно комкая ридикюль, шатнулась назад, в тень, чтобы не видеть малаховского лица, а Абдулка, забежав вперед, на цыпочках крался к выходу из тоннеля, окидывая иногда взглядом шествующую впереди троицу. Желтый свет одинокой тоннельной лампочки кончился, и в редкой уже толпе они вышли на улицу.

Приемыш выскочил первым — и тотчас темный, терпеливый силуэт, уже знакомый ему по сегодняшнему дню, откачнулся в сторону и замер у витрин, прячась за прохожими.

…Что-то оглушительно треснуло в стылом воздухе, и Малахов, выбросив вперед руки, начал падать на заляпанный грязью тротуар. Он почувствовал грохот прежде, чем тот раздался; удивленно повернувшиеся в сторону его глаза, еще не заполненные болью, четко отразили бледный, мелькнувший в оранжевой вспышке лик. Тогда не стало другой загадки, вспомнилось: он лежит в повозке, и седой человек что-то приказывает мужчине, таинственное отношение к смерти которого в ресторане «Медведь» имела его нынешняя жена, Мария.

А потом стало больно, и он не мог уже вспоминать, только видел неестественно большие и темные, заслоняющие фонари, лица склонившихся над ним. Они плыли, уносимые кровавым туманом, боль колола сердце, и вот только трое остались, и он узнал их и шевельнул губами; они обозначили его жизнь и сейчас требовали его возвращения: женщина, с лентой вокруг волос, в ореоле тополиного пуха, давшая ему любовь; мальчуган, встреченный на берегу, в низине утренней реки тогда, когда пришло время задуматься о смерти, и незнакомый парень, с которым предстояла, но так и не случилась длинная, добрая и задушевная беседа.

Он уходил от них, а они звали, чтобы он вернулся.

Николай еще мог сказать им — тогда бы они все поняли, простили его — но глаза, открывшиеся последним, усилием, стекленели уже, сердце остановилось, и он умер.

После выстрела, когда Малахов стал падать, будто наткнувшись на тонкую стенку и обрушив ее, Семен, забыв обо всех оперативных заповедях, даже не обернулся в сторону, откуда вылетела губительная пуля. С одной мыслью: спасти этого человека! — он кинулся к Малахову, но не успел даже подхватить его. Тот дышал еще, хлюпая грудью, силился что-то сказать агенту, но и прислонившись ухом к его губам, Кашин не разобрал ни слова.

Маша с воем ползала на коленях вокруг простертого тела, пластая чулки.

Не было и не будет плача горше.