Возвращение блудного сына

Борис при нем сразу слинял, сдвинулся на задний план. Он и сам почувствовал это: хоронился, конфузился, быстро, украдкой пил, не чокаясь и отворачиваясь к стенке. Опьяневши же, загнусил под нос: «Р-развеселые ребята, одним словом, удальцы, и-эх, царю вер-рные, покорные, на службе молодцы!..» У нового знакомого презрительно дернулся рот, но судорога перешла в улыбку, он склонился к Лебедяевой: «Позвольте вас?» Танцевал он отменно: прямой корпус, даму держал далеко и необыкновенно чуток был к музыке. «Можно вас… сопроводить сегодня?» — спросил он. «Нет уж. Сама доберусь как-нибудь». Как только вернулись к столику, Красносельских поднял вдруг голову, поглядел на них внятно и пристально. «Тебе надо проветриться, Боря», — проговорил новый знакомый. Тот сразу побелел, как бумага. Хлопнул рюмку, сказал: «Хорошо, Мартынов, я уйду», — и быстро вышел из зала. Маша насторожилась. Сославшись на непорядок в прическе, выскочила в вестибюль и спустилась по лестнице. Облегченно вздохнула, когда оказалась на улице. Но не успела пройти и двух кварталов, как была окликнута с извозчика Мартыновым: «Марья Аверьяновна, ну разве можно? Ночью, в городе, одна… Садитесь же, бог свидетель, я не сержусь». Она, цепенея, села в пролетку и сказала адрес. Напротив дома слезла и, не оглядываясь, двинулась к крыльцу. Услыхала, как скрипнула рессора, — он тоже спрыгнул, зашагал следом. Остановилась, задрожав, и повернулась к нему. Тотчас из мрака проявилась фигура Борьки — он выплыл откуда-то сбоку и быстро приблизился. Мартынов отпрянул, а Красносельских схватил Машу за руку и притянул к себе. Некоторое время все стояли молча; наконец Мартынов шагнул к Борьке, обнял, крепко поцеловал в губы и, отшатнувшись, прочеканил: «Люблю, Борька! Узнаю: старый юнкер, рыцарь! Верность Прекрасной Даме — это ли не идеал?» — и скрылся в темноте.

Дома Маша постелила постель, сказала: «Спасибо тебе, Боренька, голубчик мой». Но Борька так и не прилег всю ночь, сидел в углу, и по вздохам его, по судорожному сглатыванию Маша поняла: ему невыносимо страшно после того, что произошло между ним и Мартыновым, его другом. Утром он тихо, не раздеваясь, пристроился с края кровати, а когда она проснулась, зачем-то начал рассказывать о гимназии, смеялся над инспектором, учителем латыни, вспоминал, как ходил на каток. И хоть Лебедяева знала его хорошо: злой, хитрый, мелочь, — а в этот раз пожалела искренне. Человек все ж таки, не деревяшка, ишь, как убивается. После его ухода тяжко стало Маше на душе от этой встречи. Шли дни, а тяжесть эта не снималась — так было тускло, отвратно…

31

Однако в ту пору подоспела и удача: уволили из «Триумфа» билетершу, вечно пьяную старушку, и биржа подослала на ее место Лебедяеву. С работой стало поспокойнее. Появился какой-то порядок жизни: теперь валяться в постели, раскладывать до одури карты было недосуг, и, когда выгадывалось на это время, праздность доставляла удовольствие, не то что прежде. И призрачная жизнь синема увлекла Машу. Так легко, весело, даже в трудностях скачуще нелепо, неправдоподобно жили там люди, и в то же время было все, как в жизни, а она думала: прекрасно, прекрасно так жить, — и не хотелось наружу из темного зала.

Тихо текли дни, пока опять не появился Мартынов. Элегантный, тонкий, чертом взлетел на крыльцо; будучи впущен, закачался на стуле, попыхивая душистым табаком. Однако разговаривал уважительно и комплименты отпустил только обязательные. Маша спросила, как же ей его звать-величать, и он ответил просто: «Сашей, Сашкой, Сашичкой — ну, тут уж сами выбирайте. Мне это приятно, так что вы не смущайтесь, прошу вас…» Тасовал карты, выкидывая и разглядывая то одну, то другую. Наконец смешал их, бросил и сказал: «Вот и потеряли мы с вами Бореньку». — «Что, что?..» — не разобрала Лебедяева. Он истово перекрестился: «Утонул. Судорога в речке схватила. Царствие небесное, хороший был офицер». Она наладилась плакать, но Мартынов оборвал: «Сегодня поминки, я приглашаю. Тесный круг, только друзья, не извольте беспокоиться, роднуша».

Собирались в трактире Гарифуллина; для других он был закрыт, и у ворот дежурили верткие, ладные парнишечки.