Возвращение блудного сына

«Маша радость моя я убил человека но ничем не виноватый спроси парнишку в случае чего он раскажет если меня посадят я пошол в угол. розыск подам заявленье а там хоть пусть стреляют или смывают пятно с моей красноармейской а теперь пролетарской совести. Если посадят жди верно коли сможешь а мне другой дороги кроме как к тибе нету парнишку не бросай жолоб вернусь доделаю сахар в квас бросил примус купи обезательно а суп я вынес в сенки чтобы не прокис. Маша дарагая спомни кино тайны Парижа очень сильная кинодрама и у нас жизнь такая же полна страдания а потом будет полное царство счастья.

С горячим приветом к тибе неноглядная Николай Малахов».

36

Поздним утром того же дня в небольшом окраинном домике с палисадником в кудрявых рябинках проснулось еще одно действующее лицо нашего повествования: Черкиз для одних, глава громил и бандитов; и Александр Александрович Мартынов для других — человек милейший и обаятельный, даже немного поэт.

Комната, которую он снимал у хозяина под видом разъездного торгового агента, имела вид девичьей — так в ней было чисто, светло и уютно, хоть и не весьма просторно. Две гравюрки на стене, и притом весьма недурные; еще одна рамка: пожилая, усталая, красивая дама в тяжелой пелерине. Небольшая полочка с книжками, поэзией преимущественно: Лермонтов, Апухтин, Тютчев, Веневитинов. На спальном столике, обложкой вверх, для любопытных глаз хозяина ли, другого ли постороннего человека — пухлый «Капитал». Роскошный трельяж с баночками и кремами, и среди них на подставке — фото заседланного красавца-иноходца. Еще лошади по стенам: здесь, там… Умные глаза, крутые бока, лоснящиеся крупы. Ни малейшего признака беспорядка, конечно. Пилочка для ногтей — в специальном бокальчике, для того предназначенном; обувная ложка с витым шнурком — на крючке у дверей, и горе тому, кто положит ее в иное место. Вчера, например, был нервический припадок после того, как приходил вечером некто неясный с долгожданной вестью. Заметался по своей ухоженной квартирке Александр Александрович, разыскивая заветную тетрадочку с мыслями, изречениями и стихами собственного сочинения. Не найдя на привычном месте, упал в креслице, бахнул о его ручку дорогую пепельницу — и вот, испортил вещь. Тетрадочку после, спокойно подумав, нашел, естественно, и тогда так стало жалко пепельницы — хоть плачь.

Итак, Александр Александрович Мартынов проснулся.

Будто щелкнула в мозгу тонкая пружинка: тинк!

Легко спрыгнул с кровати, побежал к умывальнику во дворе, фыркал и плескался под ним. Еще в юнкерском, памятной и милой Александровке, прекрасен был момент пробуждения: вставай, вставай! — поет труба; тугим луком сгибается тело, сбрасывая одеяло. Впереди день — твой день!

По сути, мы ничего почти не знаем пока об этом человеке. Потому обозначим кратко вехи, хоть бы до переворота: пухлый приготовишка с ранцем, спешащий на урок, путаясь в полах длинной шинели; гимназист выпускного класса, прячущийся в театре от вездесущего инспектора; юнкер, целующий гимназисток на уютных сокольнических дачках; бравый офицер — подпоручик, затем поручик…

Не подоспей революция, перечень этих вех можно было бы продолжить без особого труда: служба давалась Мартынову легко, прошло время — стал бы он и превосходительным, а может быть, и высокопревосходительным, носил бы шинель на красном подкладе, вышел в отставку с большим пенсионом и гулял бы с внуками по тем дачкам — седой благородный генерал.

А его вместо этого занесло черт-те куда, подумать невозможно — в бандиты!

Ударит час, обрушатся расписанные надолго и накрепко судьбы, и кидает людей той порой пригоршнями, россыпью в белый свет, как в копеечку! А дальше мучило, трясло, перевертывало на ухабах — и вот, довертело… Но дело не в этом. Почему же путь, презираемый обычно просвещенными людьми, достался именно ему, Александру Мартынову?

По части денег, отметим это сразу, он всю жизнь был довольно равнодушен. Хватало бы на еду, одежду, маленькие бытовые мелочи. Не замечалось в нем и особенного честолюбия, в отношениях с товарищами и подчиненными по службе он держался ровно и доброжелательно, твердо усвоенный устав офицерской чести выполнял свято, хоть и не всегда это было ему выгодно.