Возвращение богов

Сознание язычника стремится уйти от единственного, заданного на веки вечные понимания истины, свойственного монистическими доктринами. Уйти от догматической уточненности. Истина понимается как конкретная и все возрастающая сложность, а не как нечто застывшее (Андриена Риш) и неизменное. Такое понимание проблемы близко тому, что подразумевал под реляционной истинностью К.Манхейм (9). Нет истины одной и на все времена. Язычник видит в противоречии и диалектике не столько богохульство, сколько динамику, необходимую для поддержания жизни в движении. «Противоречие — настоящий двигатель жизни; стремление искоренить его — стремление к смерти» (А. де Бенуа).

«3. Отсутствие претензий на моральное превосходство и на особую роль в истории»

Естественно способствовать укреплению своей веры, но язычество не страдает манией величия мировых монорелигий, не стремится к мировому господству, как христианский или коммунистический миссиолизм. Оно апеллирует к малой народной традиции и различает «языки». Поэтому язычество не стремится к победе во всемирном масштабе. К такой победе, в результате которой сам субъект веры оказался бы на краю исчезновения. Оно дорожит кровью избранных. Сознавая малочисленность рядов своих сторонников, оно отстаивает свой естественный ареал распространения, а не занимается прозелетизмом и духовной экспансией на чужих землях.

«4. Терпеливое, уважительное отношение к чужим святыням».

«5. Отсутствие принуждения к обращению в религию».

«6. Вольное толкование культа и всей знаковой системы религии».

Язычество «учит индивидуальной свободе и активному сопротивлению светским властям в случае недовольства их политикой» (пункт 8), а не покорности, терпению и подчинению. Язычник решительно сопротивляется идее послушания «всемогущему богу». И действительно, какой покорности можно ожидать от правых нонконформистов, готовых отстаивать свою свободу с помощью приемов славяно-горицкой борьбы. В этом пункте члены неоязыческих организаций наиболее радикально расходятся с такими пацифистующими сектантами, как, например, кришнаиты.

«10. Отсутствие обязательной исповеди» и

«11. Индивидуальная ответственность за содеянное на уровне религиозного сознания»

,

а не перекладывание ответственности за содеянное на мифических первогрешников. Из индивидуальной ответственности вытекает и необходимость признания права на индивидуальный выбор и отказ от проекта коллективного спасения, чем особенно грешит никонианское православие.

«12. Проповедь счастья на земле», а так же

«13. Витальность и жизнерадостность религий и их обрядовой стороны»

(10).

Язычеству свойственен умеренный гедонизм и культ жизнеспособности и здоровья, стремление к свободному творческому самовыражению, а не унылый аскетизм. Естественно, что члены неоязыческих организаций, будучи в основном выходцами из городских семей, в значительной степени прошедших в своем развитии путь от традиционной иерархии отношений к умеренному эгалитаризму, признают равенство и взаимодополняемость полов. В этом отношении язычники в большей степени являются современными людьми, чем ортодоксальные сторонники традиционных конфессий.

Религиозная позиция европейского и русского неоязычества вырабатывается в полемике с христианством. Собственно неоязычество во многом и началось с нападок на православие. Яркий пример — окопавшийся в вятских лесах главный вождь и идеолог Русского Освободительного Движения Доброслав. Как говорил Ницше, «средство сделаться пророком своего времени, теперь то же самое, как и прежде: надобно жить в стороне, с'небольшими знаниями, с немногими мыслями и с очень большим мнением о самом себе: в конце концов у нас является вера, что человечество не может существовать без нас, потому что мы, совершенно очевидно, существуем без него» (11). Однако неверно, было бы приписывать всем неоязыческим авторам желание объявить последователям Миссии крестовый поход. Так, например, призывает к взвешенной позиции А.Асов: «Не нужно плодить новых врагов. Тут я прежде всего призываю не враждовать с христианами» (12).