«Возвращение чудотворной» и другие рассказы

…– Нет, ты представляешь себе, брат?! – бурно негодовал теперь уже заштатный архимандрит. – Меня… и вот так… вышвырнуть! Да я же столько лет в Церкви служу… между прочим, еще с тех пор, когда на веру гонения были! Можно сказать, я жизнь за Церковь положил! Так что не этому молокососу с меня отчета требовать! Да он еще под стол пешком ходил, когда я уже стоял у Престола! Молод еще меня судить…

– Отче! – не без ехидства полюбопытствовал отец Михаил. – А все-таки скажи: куда ты три миллиона-то дел?

– Потратил, – честно признался архимандрит. – Ну, понимаешь, хотел на старости лет куда-нибудь поюжнее перебраться, косточки больные погреть. А в монастырь уходить… не тянет меня туда, и все тут! Как там, бывало, покойный протодьякон отец Никодим (помнишь такого? эх, и голосище же у него был, прямо иерихонская труба!) шутил, что, мол, монастырь – это квас, да капуста, да семнадцатая кафизма… Не по мне такая жизнь! Неужели я не заслужил чего-нибудь получше? А что до денег… я же настоятель. Разве я не имею права хоть малую толику от них себе взять? В Писании как сказано: «не заграждай рта у вола молотящего»! Да и Сам Спаситель говорил, что «трудящийся достоин пропитания» (Мф. 10, 10). Да вот, похоже, нашлись доброхоты – донесли Владыке… Да как они могли? Пастыря своего предали, иуды! Это же Хамов грех – отца своего духовного предавать! Накажет их Господь за это!

– Накажет… – подтвердил отец Михаил, глядя на разошедшегося архимандрита. – Эх, Гриша, Гриша… Сам ты себя наказал…

Отец Гермоген поник головой…

* * *

На следующее утро спозаранку оба священника отправились в Троицкий храм. К изумлению отца Михаила, возле церкви он увидел с полдесятка легковых автомобилей с номерами города Двинска. Что за чудеса? Разве в областном центре мало храмов? С какой это стати его жителям вдруг вздумалось ни свет, ни заря отправиться на Литургию в отдаленную деревенскую церковь?

– Это ко мне духовные чада из Двинска приехали, – объяснил архимандрит Гермоген, заметив изумление на лице отца Михаила. – Остались, бедные, как овцы зверохищные, без руководства и пасения…[11] Отче, если благословишь, я их сам исповедую…

Отец Михаил не ответил. Ведь он хорошо помнил, что отец Гермоген отправлен за штат без права служения. Впрочем, разве этот запрет распространяется на совершение Таинства Исповеди? Увы, умудренный житейским и духовным опытом протоиерей хорошо знал ответ на этот вопрос… Он должен отказать отцу Гермогену. А может, всетаки благословить его один-единственный раз исповедать своих духовно осиротевших чад? В конце концов, Владыка Антоний об этом не узнает… Или же перестраховаться и поступить по принципу «береженого Бог бережет»? Мало ли что…

Однако войдя в храм и окинув взглядом толпившихся в нем людей, большинство из которых было ему незнакомо, отец Михаил понял: он просто-напросто не сможет исповедовать их в одиночку…

– Так ты говоришь, это все твои духовные чада? – спросил он отца Гермогена.

– Мои, – охотно подтвердил архимандрит.

– Что ж, тогда иди, облачайся. Сам их и исповедуешь.

* * *

…Брезгливо перебрав облачения отца Михаила, но так и не остановив свой выбор ни на одном из них, архимандрит Гермоген повернулся к настоятелю:

– Прости, брат, но все это не по мне. Впрочем, я с собой из Двинска на всякий случай требный набор прихватил. Благослови мне надеть свое облачение.

– Ладно, надевай свое! – буркнул отец Михаил, до крайности возмущенный тем, с каким пренебрежением отец Гермоген отнесся к его облачениям. Да, они и впрямь уже поношенные, но вполне добротные. В них можно служить еще не один год… Опять же, сколько великих угодников Божиих давнего и недавнего прошлого носило самые простые и убогие ризы. Он даже слышал когда-то поговорку: прежде были ризы простые, да попы золотые… Так что зря отец Гермоген гнушается его облачениями…

Однако, увидев епитрахиль и поручи отца архимандрита, настоятель от изумления потерял дар речи. По царственному пурпурному бархату золотой и серебряной нитью были искусно вышиты поясные изображения святых Двинской епархии. Епитрахиль украшало множество блестящих пуговиц тончайшей работы. Такие же пуговицы имелись и на поручах.

– Это облачение мне духовные дочери из Покровского монастыря подарили, – пояснил отец Гермоген. – Сами вышивали. А пуговицы – серебро с позолотой, греческая скань.

Отец Михаил подавленно молчал. Каким же убогим и жалким теперь казалось ему собственное облачение!

* * *

Разумеется, появление в Троицком храме отца Гермогена сразу привлекло внимание тамошних прихожан.

– А это кто такой? – шепотом вопрошали они свечницу Ольгу. – Вроде, мы его тут раньше не видали… Уж не Владыка ли к нам приехал?

– Это архимандрит, – благоговейным шепотом поясняла Ольга. – А зовут его отец Гермоген.

– А кто такой архи…ма…дрит? – спросила худощавая подслеповатая бабка Глафира, первая сплетница в Ершовке.

– Ну, это такой батюшка, – замялась свечница. Потому что, по правде сказать, она и сама весьма смутно представляла, кто такой архимандрит. – Он монах… самый главный.