Возвращение домой

– Не более чем остальные. Авитаминоз, дизентерия, кожные язвы и нарывы, плеврит, малярия, холера. По приблизительным подсчетам, умерло шестнадцать тысяч британцев. Те, кто сошел сегодня на берег, – это лишь треть от общего числа пассажиров «Ориона»; остальные слишком слабы и были вынуждены остаться.

– Ты не хочешь рассказать?

– О чем?

– О Сингапуре, о том, как все началось. Я получила тогда письмо от мамы, последнее письмо… Но оно ничего, в сущности, мне не сказало, у меня осталось только впечатление хаоса и смятения.

– Именно так все и было. Через день после нападения на Перл-Харбор японцы вторглись в Малайю. Гордонцы заняли оборону на побережье, но в начале января нас оттянули вглубь страны, и мы соединились с австралийской бригадой. К февралю мы отошли назад на остров Сингапур. Кампания была обречена на провал, у нас не было поддержки с воздуха, имелось всего лишь около ста пятидесяти самолетов – основные силы ВВС находились в Северной Африке. И потом эти беженцы. Все буквально кишело ими. Нас в качестве арьергарда послали на дамбу. Мы удерживали позицию в течение трех-четырех дней, причем с одними только винтовками – снаряды кончились тут же. Поговаривали о бегстве на Яву или еще куда-нибудь, но все это были одни разговоры. А потом, через неделю после вторжения на остров, японцы добрались до водохранилищ, снабжающих Сингапур пресной водой. В городе оставалось не меньше миллиона человек, а японцы отключили водопровод. Это был конец. Капитуляция.

– Что было потом?

– Нас заключили в Чанги. Там было довольно сносно, и у охранников присутствовало чувство меры. Я попал в группу, которую отправляли вести восстановительные работы на разрушенных бомбежками улицах. Я освоился и стал настоящим ловкачом в добывании припасов и дополнительных пайков. Даже продал свои часы за сингапурские доллары и заплатил одному охраннику, чтобы он отправил мое письмо родителям. Не знаю, послал ли он его, а если послал, то дошло ли оно до дому. Теперь уж, наверно, никогда не узнаю. Еще он принес мне карандаши и блокнот для рисования, и я все эти три с половиной года ухитрялся пополнять его новыми рисунками. Что-то вроде документального архива. Правда, не для всеобщего пользования.

– Эти рисунки все еще у тебя?

Гас кивнул.

– На корабле. Вместе с моей новой зубной щеткой, новым куском мыла и последним письмом от Ферги Камерона, которое я должен доставить его вдове.

– И что произошло после, Гас?

– Нас продержали в Чанги месяцев шесть, а потом прошел слух, что японцы соорудили для нас прекрасные лагеря в Таиланде. Нас загнали в стальные фургоны для перевозки скота и повезли в Бангкок. Пять суток длилось это путешествие. В каждом фургоне по тридцать человек – о том, чтобы лечь, не было и речи. Нам выдавали по чашке риса и по чашке воды в день. Когда мы доехали до Бирмы, многие были уже серьезно больны, а некоторые умерли. В Бангкоке мы вывалились из скотовозов еле живые, благодаря Небо, что пришел конец нашим мукам. Мы не знали, что это только начало.

Бассейн опустел – няни повели своих подопечных на обед. Вода замерла в неподвижности. Гас взял со стола свой стакан и допил остатки пива.

– Все, – сказал он. – Больше ничего не скажу. Точка. – Он взглянул на нее, и по его лицу скользнула тень улыбки. – Спасибо, что выслушала.

– Спасибо, что рассказал.

– Хватит говорить обо мне. Я хочу услышать о тебе.

– Ах, Гас, все это так ничтожно по сравнению с тем, что перенес ты!..

– Прошу тебя. Когда ты вступила в женскую вспомогательную службу?

– На следующий же день после смерти Эдварда.

– Эдвард… такая трагедия. Я писал Кэри-Льюисам. Тогда, после Сен-Валери, я был в Абердине. Мне очень хотелось приехать навестить их, но так и не получилось, а потом я отплыл в Кейптаун. – Он наморщил лоб, напрягая память. – Ты ведь купила дом миссис Боскавен.

– Да. После ее смерти. Я всегда восхищалась Дауэр-хаусом. И теперь это мой дом. Я зазвала к себе Бидди, жену Боба Сомервиля, и Филлис, которая работала у нас раньше, с ее маленькой дочкой Анной. Они втроем и сейчас там живут.

– Туда ты и вернешься?

– Да.

Она ждала. Он спросил:

– А что в Нанчерроу?

– Все по-прежнему. Разве что Неттлбед теперь не дворецкий, а садовник. То есть он, конечно, еще хозяйствует в доме и чистит костюмы полковника, но интересуется только своей фасолью.

– А Диана, полковник?

– Ничуть не переменились.

– Афина?

– Руперт был ранен в Германии и демобилизован по инвалидности. Они живут в Глостершире.

Она ждала.

– А Лавди?

Он внимательно глядел на нее. Она выговорила:

– Лавди вышла замуж, Гас.

– Замуж?! – У него было такое лицо, будто он не верил собственным ушам. – Лавди? Замуж? За кого?

– За Уолтера Маджа.

– За этого парня-конюха?

– За него самого.

– Когда?

– Летом сорок второго.

– Но… почему?

– Она думала, что ты погиб. Она была абсолютно в этом убеждена. От тебя не было никаких вестей, ничего. Молчание. И она отчаялась.

– Не понимаю.