Возвращение Императора, Или Двадцать три Ступени вверх

— Как что, а вот это ваше желание назваться в мандате Романовым. Ладно, спектаклик кое-как для вас сошел благополучно — все чекисты, что в первом ряду сидели, в лучший мир отправились, многие актеры — тоже, с режиссером вместе…

— Господи, какая жестокость! — прикрыл лицо ладонью Николай.

— Не спорю, жестоко, но, как уж вам говорил, необходимо, — каким-то тонким, гугнивым голосом сказал Лузгин. — Но теперь если вы снова объявитесь перед светлыми очами чекистов, где немало людей неглупых и проницательных, вроде Сносырева, да ещё в деле с монархисткой Вырубовой, то вас и за границей достанут. Для чего же сук-то рубить, на коем ещё сидеть нужно?

— Хорошо, — нахмурился Николай. — Кем же мне в мандате назваться? Комиссаром Ивановым или каким-нибудь Гольдбергом?

— А не надо Ивановым, не надо Гольдбергом. Сносыревым и назовитесь. Он, как с Урала приедет, так и наколется на наш гвоздик. Нет, ещё лучше: мы вас, так и быть, Гольдбергом назовем, а того, кто вам бумагу эту выписывал и печать на ней ставил, Сносыревым. Заверим числом задним, ещё до его отъезда обозначенным. Ну, неплохо ваш верный слуга измыслил?

Николай полупрезрительно улыбнулся:

— Что ж, ваши способности достойны не просто похвалы, но и восхищения.

Он не хотел скрывать своей недоброжелательности к этому человеку, но чувство досады на самого себя из-за необходимости пользоваться услугами того, кого презираешь, умеряло неприязнь.

— Если хотите, послезавтра я принесу вам мандат на это самое место, в десять утра. — Тон Лузгина был предупредительным.

— Идет, — коротко сказал Николай, бросил в воду окурок и стал подниматься по гранитным ступеням.

Через два дня после этого разговора к воротам Выборгской тюрьмы, мягко шурша резиновыми шинами по слежавшемуся снегу мостовой, подкатил четырехместный экипаж, с которого ловко соскочили двое мужчин в кожаных на меху куртках, в барашковых папахах со звездами, со шлепающими по бедрам лакированными коробками маузеров и решительно направились к дверям караульной части.

— Комиссар Гольдберг, Чрезвычайная комиссия, — резким движением выдернул из внутреннего кармана куртки какой-то лист бумаги тот из мужчин, кто был пониже и постарше своего спутника, статного красавца с заломленной на затылок шапкой, с папиросой во рту, смотревшего на караульных с наглым вызовом и готовностью набить морду каждому, кто хотя бы искоса посмотрит на него.

— К коменданту вам надо пройти, — одышливо заявил пожилой начальник караула, прочитав протянутый ему документ и продолжая другой рукой держать стакан с горячим морковным чаем. — Онищенко, проводи товарищей.

В сопровождении караульного с винтовкой, взахлеб сообщавшего дороiгой «товарищам», сколько баб сидит в этой тюрьме да какие они до мужиков жадные и охочие, Николай и Томашевский, понимавшие, что именно сейчас, у коменданта и будет проверено качество работы Лузгина, вошли в здание тюрьмы, прошли по коридору нижнего этажа и скоро были введены в сводчатую комнату с зарешеченным окном. Комендант, молоденький, худенький, почти мальчик, вскинул голову, когда его, сидящего за небольшим, совсем детским письменным столом, застали вошедшие Николай и Томашевский, сопровождаемые караульным.

— По вашу душу, товарищ Лапин, — пробубнил красноармеец, — из чеки пожаловали…

Сказал — и вышел в коридор, а Николай смело шагнул к коменданту, по-товарищески протянул для приветствия руку, а потом подал и свой мандат. Мальчик долго читал, нахмурясь и озадаченно потирая свой безволосый подбородок.

— Так, Вырубову, говорите? Она у нас политическая, важная птица. А что ж это Сносырев с председателем этот вопрос-то не согласовал? У нас для переводки ещё и подпись председателя Петроградской Чрезвычайной комиссии требуется, а тут — нет её, и все — нелады…

— Да бросьте вы волокитничать, — уговаривающим тоном сказал Николай, выискав в своей памяти это никогда не употреблявшееся им канцелярское словечко. — Сносырев — тоже человек в Чрезвычайке немаленький контрольно-ревизионной коллегией заведует. Выдавайте, комендант, нам эту контру, и мы уезжаем. Ей-Богу, некогда ждать…

Этим своим нетерпением он, как видно, лишь усугубил сомнения коменданта.

— Нелады, — повторил комендант, стремясь придать своему полудевичьему по тону голосу как можно больше грубой мужской весомости. — Вначале позвоню на Гороховую…