Возвращение к жизни

У меня сохранился фотоснимок тех времен. Капитан Гудков облокотился на стол, поддерживая рукой свой раздвоенный подбородок. Перед ним — Венера Милосская, во всей своей волнующей, чистой красоте…

Из дневника

19 апреля. Скоро два месяца, как мы возимся с Бреслау. Пали Данциг, Гдыня, Кенигсберг, а мы все топчемся на месте.

30 апреля. Мы накануне величайшего торжества — окончания войны. С часу на час ждем об этом сообщения.

А гарнизон Бреслау не сдается. Немцы сражаются с упорством обреченных фанатиков. Черт знает, как обидно умереть на пороге Победы… Сегодня погиб командир батареи капитан В. Н. Иванников. Всю войну прошел без царапинки, а тут, на ее исходе, осколок оборвал ему жизнь.

2 мая. Берлин взят!

7 мая. Немецкий гарнизон Бреслау капитулировал. Тысячные колонны пленных тянутся по улицам.

9 мая. 2 часа 30 минут. Сейчас только слушали по радио сообщение об окончании войны. Что говорить, что писать! Ни слова, ни музыка не в состоянии отразить чувство радости, счастья, охватившее нас!

Самый лучший дом в Германии

В Бреслау, в завершающие месяцы войны, я обзавелся трофейным фотоаппаратом. Снимал напропалую все подряд. В небольшом по формату альбоме, который у меня появился еще на Курской дуге, по приходе в редакцию накапливались снимки фронтовых товарищей, сделанные нашим политотдельским фотографом Игорем Венюковым. Последние страницы альбома заполнены моей собственной фотопродукцией. Два снимка считаю для себя историческими.

…Двухэтажный продолговатый дом с островерхой крышей. Такой же, как все другие, — стандартный, безликий. Заснят в двух ракурсах: с фасада и с торца. Крыльцо с козырьком-навесом. На темном фоне стен — белые щербинки: отметины от пуль. На торцевой глухой стене — обширное светлое пятно с брызгами: ударила мина.

Под снимками надпись:

«Самый лучший и светлый дом в Германии. Здесь для меня закончилась война.

Козель — предместье Бреслау. 9 мая одна тысяча девятьсот сорок пятого года».

Рассматриваю снимки и вспоминаю тот день, вернее, ночь.

…Я сонно дежурю у радиоприемника. Идет скудная информация о событиях в мире. Полосы уже сверстаны, а печатать газету начнут только утром. Таково распоряжение редактора. В последние дни в ожидании чрезвычайных сообщений печатник запускает «американку» только после того, как закончится сеанс радиоприема.

Тишина. Все опят: на нижнем этаже — наши полиграфисты, на верхнем — офицеры редакции. Из соседней комнаты через растворенную дверь доносится безмятежное похрапывание. Это дает «концерт» майор Родыгин.

У меня слипаются глаза, и диктор, мнится мне, позевывает, запинается на каждом слове, растягивает фразы.

Потом он смолк. В приемнике слышится потрескивание, шуршание. Переключаюсь на другую волну и вздрагиваю.

— Говорит Москва…

Густой, громыхающий бас Левитана мощно резонирует в комнате, раздвигая стены, взрывая ночную тишь. Вот оно!

Стучу кулаками по столу, что есть мочи бью ногами по полу. Вбегает взъерошенный редактор, на ходу застегивая гимнастерку.

— Ты что?! — и тут же, поняв в чем дело, громко командует:

— Все сюда! Подъем!

Левитан читает акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил, Указ Президиума Верховного Совета СССР об объявлении9 мая Праздником Победы.

Мы, сгрудившись у приемника, стоим онемевшие, оглушенные долгожданной вестью. Лицо старшины Тарасова, обычно насупленное, непроницаемое, озарено открытой радостью, по впалым щекам катятся слезы. Майор Родыгин пытается прикурить папиросу, а спички ломаются. Наборщик Саша Щербаков никак не застегнет пуговицы нательной рубашки. Ромка Скоробогатов вскакивает на стул и начинает отплясывать, но редактор одергивает его:

— Тихо!

Голос Левитана отгромыхал. На минуту воцарилась звенящая тишина и вдруг раскололась обвалом восклицаний, поздравлений, криками «ура!». Мы тискаем друг друга в объятиях, обмениваемся не словами, а междометиями.

Костя Гудков властно оттесняет меня от стола, деловито усаживается на стул, переключает приемник на нужную волну. Сейчас должна начаться передача для газет.

Родыгин тянет меня за рукав.

— Пошли!

Выбегаем на крыльцо, палим из пистолетов.

В соседнем подъезде располагался комендантский взвод. Там в окне заметался луч фонарика, потом вскинулась зычная команда: «В ружье!»

— Победа! Победа! — кричим мы с Родыгиным в ночь. И наш клич повторяется многоголосым эхом на улице, в ближайших кварталах, над всем городом, лежащим в развалинах. В чернильное небо, к звездам, взлетают ракеты, небесный свод перечеркивают пулеметные и автоматные трассы, рвут в клочья зенитные снаряды.

Город вмиг проснулся в грохоте и гаме.

Торжественно и ликующе звучал последний аккорд завершенной битвы.

Из писем

12 мая

Вот и все. Кончилось! Это огромная удача в моей жизни. По правде сказать, я не питал надежды остаться живым. Тебе почти не писал об опасностях, которые меня подстерегали в течение трех фронтовых лет. Достаточно сказать, что я трижды попадал в окружение…