Возвращение капитана

Фаинкина мать еще весной сказала, что у нас сейчас такой возраст, когда уже вот-вот выяснится, будем ли мы всю жизнь красивыми или нет. Ее Фаинке можно было не переживать, Фаинка и теперь красивая, таких длиннющих ресниц ни у кого в школе нет. А мы — я и полкласса — сразу переполошились. Правда, мы друг другу ничего не говорили, но Фаинка все равно почему-то догадывалась, о чем мы думаем.

— Я за вас за всех одна отдуваюсь — ругала нас Фаинка. — Про меня сплетничаете, да? Такая-сякая! Волосы синькой моет! Куртку у дяди украла, чтобы кожаное платье сшить. А вы все примерные, да? А почему зеркальца в портфелях таскаете?

Мы набрасывались на Фаинку всем полклассом, мы ругали ее, мы даже готовы были ее поколотить, но ведь все равно это было правдой — мы очень хотели быть красивыми! И я тоже.

Влево-вправо, влево-вправо, влево-вправо…

Узнать бы, перестал Колька есть свой пирожок или нет!

Не успела я войти к Фаинке, не успела с ней поздороваться, не успела даже сама Фаинка разглядеть толком, кто это к ней пришел, как она выбежала навстречу, закатила глаза к, потолку, сложила лодочкой руки на груди и сказала:

— Отгадай, что я изобразила!

Фаинка собиралась стать артисткой, как и ее мать, и поэтому вот уже целых полтора года училась смеяться художественным смехом, художественно рыдать и вообще изображать всякие переживания. А нам — мне и полклассу — приходилось сроду эти переживания отгадывать.

Я подумала и сказала:

— По-моему, ты кого-то испугалась.

— Что ты! — обиделась Фаинка. — Я же страдание изобразила!

Вот всегда так — загадывает «страдание», а мы отгадываем «испуг», загадывает «испуг», а мы отгадываем «радость».

— А, это ты, Люська! Здравствуй! — сказала, наконец-то, Фаинка, разглядев меня. — Ну? Что?

— В Австралии один человек съел автомобиль, — сказала я. — Разбил на куски и съел. Порциями.

— Врешь, — сказала Фаинка. — Скажи лучше, кто это к Татьяне Петровне приехал.

— Жених приехал, — сказала я. — Позавчера еще. Третий день в гостинице торчит.

— Врешь!

— А зачем мне врать? Он каждый день перед ней на колени становится и вашим величеством называет.

У Фаинки загорелись глаза — совсем как тогда, когда она рассказывала про то, как привидение выло на нашей крыше.

Я так и знала, что у нее загорятся глаза!

— Слушай, Фаинка! Надоела ты мне до смерти. Если хочешь знать, Татьяне Петровне и вообще нам всем сейчас не до женихов.

Я прикусила язык, хотя его уже поздно было прикусывать.

— Почему? Почему не до женихов, а? Почему, Люська? А?

— Потом расскажу, — сказала я. — После.

— Можешь и не говорить! Я и так знаю, почему это вам вдруг не до женихов! Я же знаю, что у вас дома творится! Я же еще весной говорила! Я же видела!

— Видела?

— Ага.

— Привидение?

— Ага.

— На крыше?

— Ага.

Если бы только она знала, что привидение на нашей крыше — это я. Это я в тот вечер ловила на крыше нашего кота Ваську. Он сидел там часа два нос к носу с каким-то чужим котом, и они орали друг на друга так долго и так истошно, что мама заявила: «Если через пять минут они не замолчат, им обоим будет плохо». Вот я и полезла нашего Ваську спасать. Васька расцарапал мне руки до крови, и я выла от боли, но я вовсе не проваливалась в чердачное окно, я слезла с крыши по забору.

Я не успела с Фаинкой разговориться как следует, потому что в комнату заглянула Фаинкина мать. Увидев меня, она покивала мне головой и снова скрылась за дверью. Я знала точно, что сейчас она принесет пирожков на тарелке или ягод и будет меня угощать. Эти пирожки и ягоды мне всегда мешали с Фаинкой ругаться. Поэтому я заторопилась домой, я сказала Фаинке, что у меня к ней одно важное дело, что я ей потом кое-что интересное расскажу, но что у меня сейчас нет ни минуточки свободного времени, потому что Татьяна Петровна ждет уже целый час кефир.

Фаинка обиделась и опять хотела изобразить страдание, но в этот момент в дверях комнаты показалась тарелка с оладьями, и я вылетела на улицу, хотя мне и не хотелось обижать Фаинкину мать.

Когда я вернулась с кефиром домой, то выяснилось, что Марулька уже накормила Татьяну Петровну кашей. Теперь Марулька стояла посреди кухни и вылизывала пальцем кастрюлю. Хозяйство у них велось всегда шаляй-валяй. Обед они готовили редко, а спички и соль у них вообще никогда не водились, и они бегали к нам занимать то по спичке, то по щепотке соли. А я нарочно и спички, и соль прятала подальше. Пусть просят!

Я спросила у Марульки, как здоровье Татьяны Петровны, и сказала, что купила ей кефиру. Марулька дернулась было за моими бутылками, но я шлепнула ее по руке и понесла кефир Татьяне Петровне сама.