Возвращение на родину

Вот и весь был разговор. Но, как вы скоро увидите, дело на этом не кончилось. В то время в армии существовали особые порядки. Известно, как в нее проводился набор новых солдат. Каждый год вербовщики начинали рыскать по стране. Они больше накачивали вас вином, чем убеждали. Если парни учились грамоте, они подписывали бумагу. А нет — так и две скрещенные палочки годились. Это тоже означало подпись. Потом они получали положенные две монеты по сто ливров, которые пропивались прежде, чем попадали к ним в карман, собирали свою котомку и отправлялись умирать за отечество.

Устраивало ли это меня? Никоим образом! Я хотел служить, но не хотел продавать себя. Думаю, это понятно всякому, кто имеет хоть какое-то достоинство и самоуважение.

Итак, в те времена, когда офицер получал отпуск, он должен был но истечении срока вернуться, завербовав одного или двух рекрутов[14]. Унтер-офицеры тоже имели такое обязательство. Стоимость вербовки составляла тогда 20–25 ливров.

Это было мне хорошо известно, и я задумал кое-что. Когда отпуск графа де Линуа подошел к концу, юнец с громким голосом набрался смелости и предложил себя офицеру в качестве новобранца.

— Вот как? — удивился он. — Сколько же тебе лет?

— Восемнадцать.

— И ты решил стать солдатом?

— Если вам угодно.

— А! Тебя прельщает плата в двадцать ливров?..

— Нет, хочу служить родине. А поскольку мне стыдно продавать себя, я не возьму ваших двадцати ливров.

— Как тебя зовут?

— Наталис Дельпьер.

— Хорошо, Наталис, ты мне подходишь.

— Буду рад отправиться с вами, господин капитан.

— И если ты решительно настроен следовать за мной, ты далеко пойдешь!

— Я буду следовать с барабанным боем и зажженным фитилем!

— Но я собираюсь покинуть Ла-ферский полк и отплыть на корабле. Тебя не страшит море?

— Ничуть.

— Это хорошо. Тебе предстоит его переплыть. Знаешь ли ты, что там, за морем, сражаются[15], чтобы прогнать из Америки англичан?

— А что такое — Америка? — Я и вправду никогда ничего не слыхал об Америке.

— Такая страна у черта на куличках, — ответил капитан де Линуа, — страна, которая борется за независимость! Именно там два года назад заставил говорить о себе генерал Лафайет[16]. И еще в прошлом году Людовик Шестнадцатый обещал ему военное содействие, пожелав прийти американцам на помощь. Сейчас туда должны отправиться граф Рошамбо[17] с адмиралом де Грассом[18] и шеститысячным войском. Я планирую отплыть с ним на пароходе в Новый Свет. Желаешь сопровождать меня? Тогда поедем вместе освобождать Америку!

«Поедем освобождать Америку!» Вот так, без лишних проволочек, я попал в экспедиционный корпус графа Рошамбо, высадившегося в 1780 году в Ньюпорте. Три года вдали от Франции… Я видел генерала Вашингтона[19] — гиганта ростом пять футов одиннадцать дюймов. Ноги, руки — как у великана! Он был в голубом мундире с замшевыми отворотами, с черной кокардой. Видел я и знаменитого моряка Поля Джонса[20] на борту «Добряка Ришара». И генерала Энтони Вайна, прозванного Бешеным. Я сражался во многих боях. Помню, как осенил себя перед первым выстрелом крестным знамением… Участвовал в сражении при Йорктауне[21]

, в Вирджинии, где наголову разбитый лорд Корнуоллис[22] и сдался Вашингтону. Я возвратился во Францию в 1783 году. С какими достижениями? Я не получил в боях ни единой царапины, но остался простым солдатом, как и прежде. Что вы хотите от не умеющего читать!

Граф де Линуа вернулся из Америки вместе со всеми. Он хотел зачислить меня в Ла-ферский полк, где сам собирался продолжить службу. Но меня вдруг потянуло в кавалерию: с детства любил лошадей. Однако, чтобы получить чин офицера кавалерии, мне понадобится подняться на множество ступеней.

Я прекрасно знаю, что у пехотинцев очень завидная и выигрышная форма — напудренная косица, голубиные крылья и белые кожаные ремни крест-накрест на груди. Да что там говорить? Лошадь она есть лошадь, и, поразмыслив как следует, я обнаружил в себе призвание кавалериста.

Итак, поблагодарив графа де Линуа, порекомендовавшего меня своему другу полковнику де Лостанжу, я поступил на службу в Королевский пикардийский полк.

Я очень его люблю, свой замечательный полк, и да простят мне, если я буду говорить о нем с нежностью, быть может, смешной! Я сделал в этом полку почти всю свою военную карьеру, меня ценили начальники. В чем-чем, а в благоволении их ко мне я не испытывал недостатка, они буквально тянули меня за уши, как говорят у нас в деревне.

Кстати, через несколько лет, в 1792 году, Ла-ферскому полку судьбою было суждено повести себя столь странно в отношении австрийского генерала Болье[23], что я никак не могу сожалеть о своем уходе из него. Больше я говорить об этом не буду.

Итак, возвращусь к Королевскому пикардийскому. Невозможно было найти ничего великолепнее. Он сделался моей семьей, вплоть до его расформирования. Я был там счастлив. Высвистывал все его уставные сигналы и позывные, ибо у меня была дурная привычка — постоянно свистеть сквозь зубы. Но мне это сходило с рук, вы же понимаете.