Возвращение росомахи

Смертельная опасность нависла над Боцманом. Он видел, как очередная ватага направилась через огороды к реке. Его насторожило то, что у каждого из них в руках была громовая палка. Старики между тем вышли на обрывистый берег и стали целиться в рысь. Встревоженный кот не оглядываясь потрусил под защиту деревьев. Вокруг коротко прогудели шмели, и ступни ощутили резкие удары по промерзшей земле. Следом докатились раскаты грома.

Боцман обернулся и успел даже разглядеть стрелков, окутанных клубами серо-желтого дыма, как в тот же миг его прожгла сквозная боль. Превозмогая ее, он огромными махами попытался достичь спасительно черневшего пихтача, но, не дотянув каких-то пять-шесть сажен, рухнул в снег.

Мужики, постреляв для верности еще, перешли речку и окружили зверя. Вытянувшийся в последнем прыжке во весь рост, он казался особенно громадным.

— Это Боцман собственно и есть. Отбегал наш великан, — не то с удовлетворением, не то с сожалением произнес дед Тимофей.

Восхищенно оглядывая богатую шубу и пробуя пальцами остроту кривых, стальной прочности когтей, удачливые охотники задымили.

Самый старый в их компании дедушка Антон присел на корточки и, кряхтя, стал искать, куда угодила пуля.

— Навылет прошла, — заключил он и, отгибая шерсть, продемонстрировал кровоточащие с двух сторон раны.

— Ой, че эт?! Мужики, тихо! Кажись, сердце тукает. Во-во. Еще раз. Так он живой!

Охотники вскинули ружья.

— Антон, отойди! Очухается, задерет когтищами. Отойди, тебе говорят. Мы вмиг упокоим.

— Да погодите. Совестно как-то… И хорош больно! Жалко красоту таку кончать. Давайте к Карпенко свезем. Можа, выходит да сдаст на свою звериную базу. Пущай городские нашим Боцманом полюбуются.

— Кончай, дед, канитель поповскую разводить. Добить, и точка!

Тут донеслись звонкие голоса:

— Ну что, убили?

К охотникам подбежали запыхавшиеся пацаны.

— А кровищи-то!.. Мировой котяра!

Антон, воспользовавшись заминкой, снял ремень с ружья и туго обмотал задние лапы рыси. Мужикам ничего не оставалось, как помочь связать и передние.

— Ребя, давай живо сани…

* * *

Лежа в теплом, рубленом сарае на душистом сене, Боцман ощутил легкое поглаживание. Вслед, по шкуре, пробежал приятный озноб. Почудилось, будто рядом сидит Киса и ластится. От блаженства кот хрипло заурчал и попытался сладко потянуться, но пробитое тело откликнулось острой болью. Боцман открыл глаза. Кто-то темный сидел перед ним.

Человек!!!

Волна блаженства сменилась волной леденящего страха. Боцман попытался вскочить, чтобы защищаться, однако лапы были стянуты путами. Но даже не будь их, ослабленный большой потерей крови, кот все равно не смог бы встать на ноги. От ощущения полной беспомощности его обуял ужас. Оскалив зубы и глухо зарокотав, он вжал голову в сено и исподлобья следил за каждым движением человека.

— Не бойся, дурачок, — успокаивал густой басовитый голос. — На, поешь… Тебе надо есть, иначе не поправишься. — Человек протянул нанизанный на прутик кусок мяса. Чтобы не стеснять зверя, он отодвинулся, и Боцман смог разглядеть двуногого. Ничем не примечательный. Скорее даже невзрачный. Только на лице, обрамленном мшистой рамкой бороды, украшенной легкой проседью, выделялся длинный, крючковатый, похожий на клюв хищной птицы нос. Но это сходство не придавало его лицу выражения враждебности. Напротив — делало добродушным. Ни одним движением человек не обнаруживал намерения причинить зло или боль.

— Ешь, ешь, дружок, ешь. — С этими словами Крючконос плавно приподнялся и, мягко ступая, вышел.

Боцман внимательно огляделся. Он лежал в бревенчатом логове с крохотным оконцем. Терпко пахло навозом. За дощатой перегородкой протяжно и шумно вздыхали корова и телка. Они, привычные к часто меняющимся грозным соседям, не обращали на рысь внимания: то и дело шуршали сеном в кормушке, постукивали копытами.

Повернув голову, кот чуть не уткнулся мордой в куски мяса, лежащие на доске. В горле першило от сухоты. Он осторожно взял было соблазнительный шмат в зубы, но недоверие к человеку победило: в последний момент раскрыл пасть и мясо упало на подстилку.

С двуногими существами Боцман связывал только боль и смерть. Поэтому был несколько обескуражен поведением Крючконоса, но не сомневался в том, что и он скоро проявит свое изощренное коварство. От томительного ожидания бесславного финала к вечеру его трясло, как в лихорадке. Нервы и мускулы вибрировали, словно туго натянутые струны. Ослабленный перенапряжением и потерей крови, кот в конце концов забылся в тревожной дремоте, так и не притронувшись к еде.

Переделав домашние дела, Михалыч заглянул к пленнику. Увидев, что мясо не тронуто, укоризненно покачал головой:

— Ну, брат, эдак дело не пойдет. Так ты никогда не поднимешься. Надо, милок, поесть, обязательно надо поесть, — и опять настойчиво протягивал мясо на кончике ветки.