Возвращение росомахи

Ермил спустил Динку с поводка. Вскоре та забрехала зло, настырно: похоже, загнала на дерево! Точно, вон в развилке чернеет.

Увидев приближающегося человека, росомаха заметалась: то на него зыркнет, то на яростно лающего пса. Понимая, что двуногий с тускло блестевшей палкой опасней собаки, Пышка спрыгнула с ветки на снежную перину. Динка успела подскочить и хватануть ее за ляжку, но тут же, отчаянно запричитав, закрутилась юлой на снегу. А росомаха побежала ровным галопом, почти не проваливаясь, дальше. Иногда она оглядывалась и, как казалось Ермилу, злорадно улыбалась.

Частокол деревьев мешал сделать прицельный выстрел. Расстроенный охотник прикрикнул на собаку:

— Чего спужалась?! Нагоняй давай!

Та, поджав хвост, поспешила возобновить преследование. Однако росомаха не только не прибавила ходу, а, напротив, остановилась и, повернувшись к лайке задом, задрала хвост. Обрадованная Динка с ходу набросилась, но тут же отпрянула. Мотая головой, завизжала. Вроде как заплакала от обиды и, тыкаясь, будто слепая, в обступавшие стволы, отскочила. Тошнотворная струя мускусной железы угодила ей прямо в морду: бедная собака на некоторое время потеряла зрение и нюх[42]. Пышка же тем временем растворилась в глухой чащобе.

— Вот бестия! — ругнулся огорченный Ермил. — Умеет постоять за себя.

От Динки, хотя она без конца терлась о снег и стволы деревьев, еще несколько дней воняло так, что промысловик перестал впускать ее в избушку. Чтобы верная помощница не мерзла, охотник постелил на дно пихтовой конуры оленью шкуру. Переживал. Ведь когда его прихватывала болезнь, она приносила для него из своих драгоценных запасов косточки и, положив на нары, подталкивала поближе — мол, угощайся, погрызи и, устроившись рядом, жалеючи, урчала.

* * *

Сняв с путиков капканы и рассторожив все кулемки[43], пасти[44] и прочие самоловы, старик сложил на легкую волокушу мешочек с добытой пушниной, провиант в дорогу и пяток тушек промороженных зайцев (остальных сын позже вывезет).

Вышел из зимовья, наполовину засыпанного снегом, задолго до рассвета. До деревни было тридцать два километра, и Ермил, несмотря на хромоту, рассчитывал одолеть их дотемна.

Сойдя на лед, он обернулся. Воронка растаявшего снега вокруг железной, в бурой окалине печной трубы, поленница свеженарубленных дров да разбегающиеся в разные стороны, плотно накатанные путики указывали, что здесь обитал человек. Но пройдет пара недель, метели занесут все эти следы-знаки, и зимовье примет нежилой вид.

Схваченный утренним морозом и прибитый ветрами снежный покров хорошо держал и волокушу, и человека. Под камусом в такт шагам поскрипывал снег. Попутный ветер не только с шипением гнал вдоль русла колючие кристаллы снега, но и добавлял скорости путнику. Шлось так ходко, что Ермил уже к полудню оказался у толстенной обугленной сосны, расщепленной ударом молнии почти до комля. Здесь был поворот на тропу, идущую поперек узкого лесистого отрога. Ее прорубил еще отец, дабы срезать дорогу к селу. Дело в том, что река через два километра упирается в скалистый, изъеденный промоинами прижим и, круто загибаясь, возвращается обратно, только уже с другой стороны узкого отрога. Посему отцова перемычка заметно укорачивала дорогу в село.

Когда охотник, перевалив отрог, съезжал к берегу, он увидел у парящей промоины силуэт, похожий на черную каплю. Пригляделся. Старая знакомая — росомаха!

Ермил узнал ее по необычайно пышному, почти круглому хвосту. Промысловик ухмыльнулся в бороду: «Ну, голубушка, не обессудь! Сама напрашиваешься на шапку!» Подав крутившейся сзади Динке знак «лежать!», снял с плеча ружье.

«Для верного выстрела далековато, но, ежели подходить ближе, может заметить», — прикинул он. Вставив патрон с картечью, поймал в прорезь прицела убойное место. Выровняв мушку, плавно потянул спусковой крючок.

Пышка от раскатистого грома и резкого удара в основание хвоста взвилась так высоко, что чуть не угодила в полынью. Крутанувшись в воздухе, она в три маха взлетела на берег и исчезла в чаще столь быстро, что зверобой успел сделать вдогонку всего один выстрел.

Не дожидаясь, когда рассеется сизое облако дыма, Ермил бросился в погоню. Съезжая на лед, врезался в присыпанный снегом торос. Носок одной лыжины с треском переломился. Охваченный охотничьим азартом, старик скинул лыжи и продолжил преследование. По льду пробежал легко, но в лесу местами стал проваливаться по самый пах. Уже через метров тридцать выдохся окончательно: месить рассыпчатую «крупку» не было сил.

Он еще раз оглядел следы беглянки. По размашистым прыжкам и редким алым каплям на снегу понял: росомаха ранена, но рана пустяковая.

— Без лыж не догнать!.. Даст Бог, выживет… Эк осрамился… Да уж, прежде-то не знал промаху, — бурчал себе под нос расстроенный охотник, возвращаясь к речке. Вытесав топориком гибкую березовую плашку, приладил тонкими гвоздиками сломанный носок и побрел в село. Но и в дороге никак не мог успокоиться: