Возвращение русской гейши

В нем оказались фотографии. На одной я лежала на спине, обнаженная и расслабленная, словно поникший белый бутон. Мои распущенные волосы ниспадали с подиума темной волной, глаза были закрыты. Одна рука свисала вниз. Но ее линия тоже была плавной, как все линии моего тела. А сзади, словно обломок высохшего дерева, полулежал старик. Холмики моей белой груди с нежно-розовыми сосками четко выделялись на фоне его темного сморщенного тела. Его лицо было повернуто анфас, взгляд полуприкрытых глаз был абсолютно отсутствующим и устремленным вдаль. Казалось, что он смотрит куда-то за пределы красоты, лежащей возле него, всей этой картины и даже — бытия. На другой фотографии мы были засняты сверху. Наши лежащие на боку полусогнутые тела были отвернуты друг от друга и соприкасались только ягодицами. И мы казались бабочкой, у которой одно крыло было белым и свежим, а второе — старым и засохшим. На следующих трех снимках я была связана яркими веревками. Мне особо понравилась та, где я сижу на корточках возле огромной напольной вазы. Мое тело переплетено очень сложными разноцветными узорами. И на вазе переплетение ярких цветных линий. Обнаженный господин Кобаяси с лицом, закрытым золотой маской, вынимает из вазы длинную ветку орхидеи с распущенными цветами. И так и кажется, что он хочет переставить цветок из одной вазы в другую — то есть меня.

Я внимательно просмотрела фотографии и попросила передать мою благодарность господину Оониси.

— Понравились? — улыбнулся господин Кобаяси.

— Да, очень красиво, — ответила я.

— Мне он подарил такой же комплект и сказал, что с удовольствием еще поснимает тебя при случае.

— Только такой случай, я думаю, представится не скоро, — заметила я.

— Кто знает? Оониси ездит по всему миру. Может, заглянет и в Москву.

Мы замолчали. Я вновь посмотрела в иллюминатор. Господин Кобаяси через какое-то время достал книгу и начал читать ее. Я мельком глянула через плечо. Текст был на английском. Господин Кобаяси открыл на странице, где начинался рассказ. Он назывался «Мост снов» неизвестного мне автора Таназаки Дзунитиро. Я отвернулась.

— Это рассказ о мальчике, который не мог уснуть, — непонятным тоном сказал господин Кобаяси.

Я повернулась и прочитала:

— «Мать лежала подле меня, не снимая широкого пояса своего кимоно, и моя голова упиралась ей в подбородок. Хотя свет горел, я зарывался лицом меж отворотами ее кимоно и погружался в мрак. Мой рот искал ее соски, я играл с ними, как младенец, зажимал их губами, тер их языком. Она разрешала мне без слова упрека; хотя я был уже довольно большим, но в ту пору не торопились с отлучением от груди. Если я тер языком изо всех сил, лизал ее соски и сжимал груди, из них текло молоко. В темноте ее кимоно я видел неясно белизну ее грудей».

Прочитав этот отрывок, я не смогла сдержать усмешки. Японские мужчины спокойно вносят эротику даже в воспоминания маленького мальчика. Хотя, как я знала из лекций по психологии, личность формируется до пяти лет, в том числе закладываются основы будущей сексуальности.

— Мать умирает, и отец женится на другой, точной копии покойницы. С тех пор облики матери и мачехи перепутываются в сознании мальчика. Воспоминания о настоящей матери безнадежно смешиваются с более поздними впечатлениями о мачехе. Ему было только пять лет, когда его 22-летняя мать умерла, и десять — когда появилась вторая мать, — раздался тихий голос господина Кобаяси.

И я вновь посмотрела на раскрытую страницу.

— «В возрасте 12–13 лет я стал спать один, но и тут меня обуревала тоска по материнской груди. «Мама, я хочу спать с тобой», — я умолял. Распахивая ее кимоно, я сосал ее груди, так и не находя в них молока». И тогда «вторая мать» родила и отдала новорожденного дальним родственникам на усыновление — чтобы в ее грудях появилось молоко. Сначала мне было трудно добраться до молока, но, пока я сосал, мой язык, казалось, вспоминал былой опыт. Я был выше матери на полголовы, но я наклонился и зарылся лицом в ее грудь, жадно глотая молоко, вырывавшееся наружу. «Мама», — инстинктивно забормотал я голосом балованного ребенка…»

Дочитав, я отвернулась и закрыла глаза.

«У нас никогда не переведут подобную книгу, — подумала я. — Хотя все это — естественный мир мальчика. А может, неестественный?»

Мысли начали путаться, голова склонилась, веки отяжелели. Когда я проснулась, господин Кобаяси все еще читал. Я глянула в книгу и увидела заключительную фразу рассказа: «Я перешла мост снов»…

Из черной записной книжки с изображением красного дракона на обложке: