Возвращение с того света

«Ай да Пушкин, – подумал Глеб, быстро натягивая сапоги и бесшумно открывая дверь, – ай да сукин сын!» Получалось, что он не зря лежал, моргая в потолок, возле котельной что-то происходило. Возможно, это просто Аркадий продавал налево казенный уголь, но Глеб в этом очень сомневался. Его сменщик не пил и отличался примерным поведением.., если, конечно, не считать того, что на днях он закопал рядом с котельной втиснутый в коробку из-под телевизора «Рубин» труп.

Слепой тенью выскользнул на улицу и бесшумно пересек дорожку, нырнув в кусты сирени. Осторожно пробравшись вдоль стены морга, он увидел стоявшие возле котельной белые «Жигули» шестой модели с открытым настежь багажником, из которого Аркадий и еще какой-то незнакомый Слепому коренастый мужик, кряхтя от натуги, выволакивали неподъемный на вид, сколоченный из узких, выкрашенных в хаки досок длинный деревянный ящик с ручками на торцевых сторонах и набитыми на крышку и днище поперечными брусками. Вид у ящика был до боли знакомый, и Глеб удивленно приподнял брови: в таких ящиках перевозили оружие и боеприпасы, и ему совершенно нечего было делать в больничной котельной.

За первым ящиком последовал второй, за вторым – третий. Глеб уже подумал было, что Аркадий со товарищи готовится к третьей мировой, но тут содержимое багажника иссякло, и внезапно выступивший из темноты третий мужчина хозяйским жестом захлопнул крышку.

Пока Аркадий и его подручный перетаскивали ящики в котельную, Глеб успел хорошо рассмотреть водителя «Жигулей». Это был мужчина примерно одного с ним возраста или чуть постарше. Точнее определить было трудно из-за низко надвинутой на лоб кепки, из-под которой виднелись только поблескивавшие в лунном свете линзы очков. Одет он был в линялые джинсы и удлиненную кожаную куртку, Глебу показалось, что она турецкая. В движениях этого человека чувствовалась непринужденная грация большого и сильного животного: льва или тигра, например, а сигарету он держал по-солдатски, огоньком в ладонь. Сигарета была зажата в пальцах левой руки, в то время как правую мужчина на протяжении всей разгрузки держал за отворотом куртки.

"Ого, – подумал Глеб, оценивающе разглядывая этого человека. – Вот это птица. Интересно, что будет, если сейчас высунуться из кустов и сказать ему:

«Бу!»? Пуля между глаз, вот что будет", – ответил он на свой вопрос и стал смотреть дальше.

Собственно, смотреть было уже не на что. Через несколько минут Аркадий и его помощник вышли из котельной, отряхивая ладони, помощник боком влез в машину, человек в кепке сел за руль, и «Жигули» уехали. Проводив машину взглядом, Аркадий вернулся в котельную, закрыл за собой дверь и не выходил из нее до самого утра.

* * *

Он снова видел сон про снег.

Во сне им владело чувство обреченности – не по поводу того, что должно было вот-вот произойти с ним в этой наполненной бешено несущимся навстречу снегом темноте, а по поводу самого сна. Теперь он точно знал, что спит и видит сон, и знал также, что не избавится от этого кошмара, пока не вспомнит все – каждый день, каждое слово, каждый выстрел и каждый шаг. Во сне снова была боль, и слепящие удары: в голову, в корпус, снова в голову, и его ответные выпады, и горькое разочарование… Кто-то там, во сне, проделал с ним грязную штуку, как-то обманул его и.., ну да, убил. Или почти убил, что, в сущности, одно и то же. Так или иначе, он перестал существовать в прежнем качестве, превратившись в истопника Федора Бесфамильного, у которого не было ничего своего – ни дома, ни одежды, ни памяти. Даже нижнее белье на нем больничное, запачканное расплывчатыми черными штампами с неразборчивыми надписями… Даже во сне он испытал приступ острого, до тошноты, отвращения к своему нынешнему положению и тяжело застонал от обиды, не сдерживая себя, потому что знал, что спит.

На лоб ему легла узкая прохладная ладонь, и он легко открыл глаза, словно и не спал вовсе, а притворялся, стремительным и точным движением поймав чужую руку за запястье и сдавив ее в стальных тисках своей ладони. Склонившийся над ним человек тихо охнул от боли. Глеб понял, что зажатое в его ладони запястье чересчур тонкое для того, чтобы принадлежать наемному убийце, и проснулся окончательно.

Над его изголовьем стояла старшая медсестра Андреевна. В комнате было уже почти совсем светло. Он прикинул, что сейчас что-то около половины шестого утра. В сереньком утреннем свете было видно, что лицо у Андреевны белое, а нижняя губа закушена, словно от боли.

«Да уж, – подумал Глеб, – словно», – и разжал руку.

– Ox, – сказала Андреевна, растирая онемевшее запястье, на котором отчетливо белели отпечатки Глебовых пальцев, – ну и хватка. Хорошо, что не за горло. Рефлексы у тебя, как у черепашки-ниндзя.

– Извиняюсь, – сказал Глеб, садясь. – Что случилось?

– Это я извиняюсь, – покачала головой Андреевна и снова улыбнулась, на этот раз немного смущенно, сразу заставив Глеба вспомнить, что на нем нет ничего, кроме мятых сатиновых трусов принятого в армии образца. – Не хотелось тебя будить, но у меня там такая авария…