Возвращение самурая

– Мицури Фуросава! – изумленно воскликнул Василий, всматриваясь в своего неожиданного гостя. Впрочем, его и в самом деле было нелегко узнать: Мицури очень похудел, как-то высох – форма висела на нем, словно была ему велика. А главное, исчезла из его глаз всегдашняя хитрая лукавинка. Видать, чем-то очень невеселым встретила Мицури после служебной отлучки на Сахалин его родина.

– Я очень рад тебя видеть, Мицури, – искренно сказал Василий, но Фуросава прервал его:

– Не торопись так говорить, Васири-сан. Будешь ли ты по-прежнему рад мне, когда узнаешь, что я здесь по службе. После нашего разговора мне придется доложить начальству о твоих делах и планах на будущее, назвать твоих ближайших знакомых…

– Ну что ж… Служба есть служба, – не торопясь ответил Василий. – Но ты ведь знаешь, что на всяком месте можно оставаться порядочным человеком. Могу ли я считать, что между нами ничего не переменилось с тех пор, как мы виделись в последний раз?

– Я все так же отношусь к тебе, Васири-сан. Так же, как во Владивостоке и как на Сахалине. Но моя служба…

– Не будем говорить об этом, – прервал его Василий. – Помнишь, наш семинарский священник любил повторять слова: «Кесарю – кесарево, а Богу – Богово»? Подожди немного со своими служебными обязанностями, я не собираюсь мешать тебе выполнять твой служебный долг. Но сначала расскажи мне, что с тобой случилось за эти годы?

Глядя куда-то в угол, Мицури начал свой рассказ каким-то бесцветным, равнодушным голосом:

– Вернувшись с Сахалина, я целый год не мог найти работу: считалось, что все мы, побывавшие вне родины, распропагандированы большевиками. У нас в Японии это все равно что быть выгнанным из родной деревни: ты становишься парией, изгоем. Мне нечем было кормить семью, и жена с малышом перебралась к своим родителям в Токио. Вскоре туда же уехали и мои родители: считалось, что невзгоды легче переживать всем вместе, одной семьей, в большом городе, где легче хотя бы подзаработать на чашку риса. Убедившись, что мне не найти работы в родных местах, присоединиться к семье собирался и я… Я опоздал на какие-то полдня: когда наконец добрался до столицы, она вся уже лежала в развалинах. Ты ведь слышал о землетрясении двадцать третьего года? Квартала, где жили мои родные, просто не было: легкие домики из бамбуковых палок и рисовой бумаги обрушились мигом и вспыхнули, как солома. Никто из моих близких не выбрался из этого моря огня…

Фуросава помолчал и все тем же ровным голосом продолжил:

– Я не помню, сколько времени я бродил по пепелищу, что ел, где спал… Меня подобрали полицейские. Они сказали, что нужны люди для разборки развалин, много людей. Я пошел с ними и работал так, будто под рухнувшими руинами еще ждут меня живые жена с малышом, отец с матерью… Я был бездомным, и меня поселили в полицейских казармах. Так я и получил мою нынешнюю работу. Здесь уже не обращали внимания на то, как закончилась моя служба в армии. Важно, что я служил в ней и имел навыки, необходимые каждому солдату: знал, как обращаться с оружием, владел навыками рукопашного боя и привык к дисциплине и субординации…

Василий слушал молча. Он понимал, сколько боли скрывается за бесстрастностью Мицури, обязательной для каждого попавшего в беду японца. Жалеть его сейчас тоже было нельзя – это считалось оскорбительным. Можно было только так же бесстрастно принести официальные соболезнования.

– Я не буду часто отягощать тебя своими визитами, Васири-сан, – продолжал Фуросава. – Но я был бы рад быть тебе чем-нибудь полезным. Если хочешь, я помогу тебе подыскать другую, более удобную, квартиру, чем этот пансион.

Несмотря на уверения Василия, что визиты Мицури ему не могут быть в тягость, более открытого и сердечного разговора не получилось. Пришла Маша, и Василий представил гостю свою жену. Мицури, хорошо знавший Анну, ничем не выразил своего недоумения или любопытства, а Василий поймал себя на том, что не хотел бы объяснять, что случилось с его первой женой. И это обстоятельство тоже легло между ним и Мицури лишней полосой отчуждения. Впрочем, их отношения никогда не строились на полном доверии (по крайней мере со стороны Василия), а теперь они как бы вернулись к уровню их первых владивостокских встреч.

Однако они договорились, что Мицури поищет для него новое жилье, хотя и тут Василий решил про себя, что он еще подумает, воспользоваться ли услугами Фуросавы. Во всяком случае, это не исключало и его собственных поисков.

Совсем иначе отнеслась к будущим визитам Фуросавы Маша.

– Ты подумай, – убеждала она мужа, – ведь он, бедняга, остался один-одинешенек на всем белом свете. Конечно, для него приход к нам – это не только служебная обязанность.

– Я с тобой согласен, – отозвался Василий. – Только ты не забывай, общаясь с ним, что у японцев совсем другая этика, чем у европейцев. Он тебе временами может даже показаться бесчувственным, а твое сочувствие как бы не обернулось для него навязчивостью. У них сопереживание идет на совсем другом уровне, я-то с этим не раз сталкивался: не забывай, что я здесь, можно сказать, вырос.