Возвращение Томаса

— Да ладно, — сказал Олег, — все так жили. Чего себя винить?

— Не все, — возразил прелат. — Но даже если сейчас большинство живет еще так, то почему мы должны жить, как все? Ведь уже тогда были... как сейчас помню... и никогда не забуду: по раскаленной от зноя улице он несет на спине огромный крест, легионеры идут по бокам равнодушные, толпа кричит, свистит, смеется, а он идет, спотыкается, его шатает... Я вышел из дому, веселый и хмельной, посмотреть на шум, и тут он прислонился плечом к углу моего дома отдохнуть минутку... Легионеры остановились, дают перевести дух, а я закричал: «Иди, иди!.. Нечего здесь тут!», и он пошел...

Прелат скрипнул зубами и опустил голову. Из глаз покатились ручьем слезы. Томас застыл, не веря своим ушам, он старался вспомнить имя этого человека, но в голове поднялся ураган, сметающий целые города мыслей.

— И он пошел, — повторил прелат тихо, — но сперва сказал мне со всей кротостью: «И ты пойдешь, не зная покоя отныне. И дождешься меня здесь, чтобы снова посмотреть мне в глаза». И я в тот же вечер, протрезвев, понял все, что натворил, оставил дом и ушел, куда глаза глядят...

— Ну, — сказал Олег с сочувствием, — по пьяни чего не брякнешь. Хотя, конечно, ты был несколько...

— Тот день у меня всегда перед глазами, — прошептал прелат. — Я всегда помню, как я кричал на него, помню, с каким мягким укором он посмотрел на меня. С тех пор я делаю все, чтобы искупить вину... и чтобы все-таки взглянуть в Его глаза. И вымолить прощение.

Олег отмахнулся.

— Дык он же всепрощающий! Конечно, простит. Давно простил.

Томас прошептал пересохшими губами:

— Да, Христос всех прощает...

— К тому же, — добавил Олег, — со зла чего не скажешь? Вообще можешь пожелать, чтобы весь мир провалился... А назавтра уже и не вспомнишь, что кто-то на ногу наступил. Думаешь, он тебя вспомнит? Да таких гавкальщиков тысячи на каждом шагу.

Прелат ответил тихо:

— Но не простил себя я. И потому до последнего дыхания буду трудиться в Его имя. Но главное, что я вскоре сумел отыскать тех, чьи имена никогда не назову даже в Ватикане... настолько они святы, эти люди рассказали про учение Христа... С той поры я в меру моих слабых сил... Но ты, Разрушитель Старого Мира, почему ты не среди отцов церкви?

Олег изумился так, что рыжие брови поднялись на середину лба.

— Я? Ты шутишь?

Он покосился на Томаса, рыцарь застыл с отвисшей нижней челюстью, и вообще вид таков, словно его не то молнией в темечко, не то бревном в затылок. Олег, закоренелый язычник, да чтоб не просто христианин, а среди отцов церкви, святых людей?

— А что? — спросил прелат горячо. — Если даже я, недостойный, и то занял высокое место и тружусь на благо нового мира, то ты, который знает намного больше, умеет неизмеримо больше... почему ты не с нами?

— Потому, — буркнул Олег.

— Ты считаешь нас врагами?

Олег сказал с тоскливым отвращением:

— Ну вот, начинается это извечная песня недозрелых религий: кто не с нами — тот против нас!., дураки. Я не с вами, я не с ними, я ни с кем. Сам с собой потому что. У меня своя голова, и дорогу выбираю сам. Никакой деревенский поп, да хоть Папа Римский, мне не указ. И вообще... слышал я всю эту хрень из первых, как говорится, уст.

Прелат вскрикнул в ужасе:

— Не святотатствуй!

— Ну вот, — сказал Олег с мрачным удовлетворением, — даже ты, заставший те времена, видевший все, даже как пьяный Иисус блевал под смоковницей...

— Я этого не видел, — запротестовал прелат.

— Тогда видел, как блевал Павел, — возразил Олег. — Павел напивался часто. И блевал всегда, у него печень слабая, а пил, чтобы не обижать соратников. А блюющий Павел — еще хуже, чем Христос. Иисус то, поэт, ему можно, сказал всего несколько фраз, да и те при записи переврали, зато Павел создал само христианство, саму церковь, заложил все дожившие доныне догматы... Ты видел, как все делалось, как делалось на самом деле, а теперь ахаешь про святотатство?

Прелат, вначале смущенный, все же расправил плечи и бестрепетно встретил насмешливый взгляд зеленых глаз.

— Ты мудр, — сказал он наконец со странным сожалением в голосе, — но и ты не все понял... Мне жаль тебя, Разрушитель.

— И чего же я не понял? — поинтересовался Олег с издевкой.

— Блевала плотская часть Павла, — сообщил прелат с мудрой печалью в интонации. — А душа трудилась над созданием незримого Божьего Храма на земле, который назвали церковью. Это вы, язычники, целиком из плоти, потому что у вас нет души, вы — сама плоть, а мы, христиане, терзаемы тем, что наши чистые души, полученные от Бога, заключены в грязные похотливые тела животных. Но мы боремся с зовом плоти, а вы... вы даже не понимаете, что вы еще не люди!

Он разгорячился, морщинистое лицо помолодело от прилива крови, глаза засверкали праведным гневом.

Томас поглядывал на язычника с ужасом и все порывался как-то сказать прелату, что вообще-то он не совсем такой уж и пропащий, иногда временами в хорошую погоду он ведет себя почти как христианин, так что вообще-то...