Возвращение троянцев

— Выход, наверное, только один, госпожа, — после нескольких мгновений молчания отозвался Гелен. — Если только... если только царь действительно мёртв.

— Ты ведь вопрошал богов! — теперь голос Андромахи прозвучал резко. — Мне не говорили, но я знаю — Феникс тебя просил. И что?

Гелен опустил голову. Его губы вдруг непривычно задрожали, будто прорицатель изо всех сил пытался солгать.

— Он мёртв, царица!

Бледное, как воск, лицо Андромахи неожиданно вспыхнуло. И тут же побледнело ещё больше.

— Пусть так. Что же я должна сделать теперь?

Неожиданно, вместо Гелена, ей ответил Феникс:

— Царица, как ни страшно сейчас говорить об этом, но... Чтобы Эпир, подобно соседней Итаке, не оказался во власти смуты, ты должна найти себе мужа.

Андромаха повернулась к старику:

— Прямо сейчас, да? Но у меня нет доказательств смерти Неоптолема.

— Разве мало пророчества богов и свидетельства Одиссея?

Она опустила голову, но перед тем старик успел заметить, как странно, мрачно блеснули её глаза. Феникс невольно вспомнил о кинжале, который она спрятала под хитоном в день своей свадьбы с Неоптолемом. Свадьбы, которой она тогда не хотела...

— Ты тоже так думаешь, Пандион? — царица взглянула на великана-воина с затаённой надеждой.

И не ошиблась.

— Я думаю, что решать тебе, повелительница! — воскликнул Пандион. — А так сразу этого не решить!

— Согласна с тобой.

Она подошла к воину и почти шёпотом приказала:

— Ступай к Астианаксу. Постарайся от него не отходить. Он сейчас тревожит меня больше всего.

Потом, уже возвысив голос, царица произнесла:

— Гелен, я благодарна тебе за помощь и за мудрость твоих советов. Прошу тебя не уходить из дворца: мне ещё может понадобиться твой дар. А ты, Феникс, ступай за мною. Нужно сказать тебе несколько слов.

Она шла быстро — старик едва нагнал её. Тонкий край покрывала волочился по каменным плитам, и Феникс, нагнувшись, подхватил воздушную ткань.

— Наступишь и споткнёшься, госпожа.

Андромаха резко остановилась.

— Послушай, Феникс, ты веришь в это?

— Во что? — растерялся старый придворный.

— В смерть Неоптолема и... в то, что это... Гектор?

— Не знаю.

— Хорошо, — она вздохнула и осторожно обернулась, дабы убедиться, что ни Пандион, ни Гелен не шли за ними следом. — Хорошо, Фишке! Но как ты думаешь: если человек лжёт, называя своё имя, если называет себя не тем, кто он на самом деле, то не могут ли оказаться ложью и остальные его слова?

Феникс растерялся. Он уже слишком хорошо знал Андромаху, чтобы не заметить, как неожиданно быстро она пришла в себя после только что пережитого удара.

— Ты говоришь о свидетельстве Одиссея? — быстро спросил старик.

— Я говорю только о том, что он не Одиссей.

Старик остановился так резко, что едва не оступился на совершенно ровных плитах. Они с царицей шли в это время через лестничную площадку, в её комнаты, куда Фениксу, одному из немногих, был разрешён вход. Да, и у него с самого начала мелькала эта мысль: а что если приезжий не тот, кем он себя называет? Но некоторые из мирмидонцев, что были на войне, будто бы узнали его, об этом уже говорили в толпе. И Гелен прежде не раз и не два видел Одиссея. А самое главное: к чему бы такая ложь? Какой в ней смысл?

— Царица, ты... Ты уверена?

Она посмотрела на него снизу вверх своим особенным, глубоким, спокойным взглядом.

— Уверена. Как в том, что я — Андромаха, а ты — Феникс.

— Но ты ведь видела Одиссея только издали, на поле боя.

— Ничего подобного! Я видела его так же, как сейчас вижу тебя. Он был в Трое, на празднике Аполлона, с Ахиллом и Антилохом. И на стадионе сидел очень близко от нас с Гектором.

Старый придворный чувствовал всё большее изумление. Уже не от того, что обнаруживался такой невероятный, по его мнению, бессмысленный обман, но от того, как немыслимо твёрдо держалась, как спокойно и точно рассуждала эта женщина. «Почему бы ей и не царствовать? — мелькнула у него вдруг странная мысль. — Да не у каждого мужчины столько выдержки и разумения... А людям не докажешь!»

— Но прошло пять лет, госпожа! — осторожно возразил он. — Ты точно помнишь облик Одиссея?

— Помню. Этот... приезжий очень на него похож.

Феникс вздохнул:

— Ну, тогда... Что-то ты могла позабыть, что-то за эти годы могло в нём измениться.

— Могло, — с тем же почти холодным спокойствием сказала Андромаха. — Но есть приметы, которые не меняются. Цвет глаз у человека всегда один и тот же. У Одиссея глаза серые. А у этого человека они карие. И ещё... Эфра! Эфра, ты где?

Они вошли в покои царицы, и рабыня тотчас прибежала на её зов.

— Ты устроила нашего гостя? — спросила царица, опускаясь в кресло, застеленное светлой шкурой рыси, и указывая Фениксу на другое кресло.

— Я всё сделала, как ты велела, госпожа. Сейчас он, кажется, спит.

— А ноги ты ему омыла?

— Само собою.

Андромаха быстро взглянула на Феникса и задала рабыне ещё один вопрос:

— Видела, какой у него шрам на левой ноге?

Старуха покачала головой, с выражением недоумения:

— Никакого шрама у него на ноге нет, моя милая госпожа. Ни на левой, ни на правой.

Андромаха сердито пожала плечами: