Возвращение в джунгли

И все-таки, оглянувшись на вздымающиеся над джунглями вдалеке стены Опара, Тарзан сказал:

— Отгоним плот к зарослям на другом берегу и там заночуем. Если даже за мной будет погоня, в самую последнюю очередь меня станут искать так близко от города!

ХХХVI. Жертвоприношение

Сначала Джейн добиралась до воды на четвереньках, но с каждым разом чашку отодвигали все дальше, а потом начали ставить ее в высокую нишу в стене. И наконец настал тот момент, когда, держась за стену, пленница поднялась и пошла.

Ее тюремщики остались очень довольны. Их нисколько не интересовало, что израненные ноги девушки по-прежнему не заживают, как и царапины на теле — следы путешествия в Опар. Чем больше воспалялись раны, тем больше жертва хотела пить, а потому тем больше ходила — вот и все, что интересовало жрецов.

Хотя жизнь едва теплилась в этом истощенном теле, было ясно, что девушка сумеет дойти до алтаря.

И Лэ, верховная жрица, дала распоряжение готовиться к обряду. Человека всегда приносят в жертву на следующий день после заклания быка: если боги, чей аппетит разожгла звериная кровь, не получат вслед за ней человечьей, они обрушат на город самые ужасные беды.

На рассвете Тарзан проснулся от резкого верещания: две мартышки подрались среди ветвей. Он приподнялся, следя за сварой, пока вся стая с возбужденными криками не умчалась прочь.

Потом в чаще затявкали шакалы; вскоре тявканье перешло в злобный визг.

Человек-обезьяна сел, охваченный странным беспокойством.

Арно спал, как убитый, но с Тарзана окончательно слетел сон. Он не понимал, что происходит. Густой туман, поднимающийся над рассветными джунглями, толстым одеялом укутывающий реку, вдруг наполнился угрозой и ощущением надвигающейся беды.

Снова раздался злобный визг: на этот раз подала голос пантера.

Тарзан вскочил на ноги, качнув плот.

Джек приподнял голову, зевнул и сел.

— Что случилось?

— Не знаю… — человек-обезьяна напряженно прислушивался и озирался.

Над вершинами деревьев на той стороне реки виднелись стены Опара — и именно оттуда шла тревожная злобная сила, медленно густея, как дым разгорающегося пожара. Оттуда же спустя минуту донесся еле слышный вой, не принадлежавший ни одному из лесных тварей, знакомых Тарзану.

— В чем дело?

Человек-обезьяна уже знал, в чем — и, схватив шест, сильным толчком сдвинул плот с отмели.

— Я должен вернуться в Опар.

— Что-о?!

Арно вскочил.

— Ты спятил?!

— Нет. Я знаю, что происходит, — Тарзан изо всех сил гнал плот к другому берегу.

— Так объясни!

— Человеческое жертвоприношение… Вспомни рассказ Лао!

Туман заходил ходуном от рева и плеска двух сцепившихся неподалеку крокодилов.

— Когда в городе готовятся принести в жертву человека, от магии заклинаний звери теряют разум!

Плот ткнулся в берег, человек-обезьяна бросил шест, выхватил из шалаша моток свернутой веревки и привесил к поясу.

Арно дернул его за локоть.

— Тарзан, ты ведь прекрасно знаешь — Джейн Портер никак не может быть в Африке, а тем более в Опаре! Неужели из-за какого-то бредового видения ты сунешься в город, где…

Но Тарзан уже стоял на берегу, и Арно выпрыгнул следом.

— Тебе лучше залезть на дерево, — бросил ему человек-обезьяна.

— Ну уж нет! Я, конечно, могу совершать подобные подвиги в полнолуние под стук барабана Дум-Дум, но…

— Сейчас здесь будет твориться то же самое, что во время танца Дум-Дум, — сказал Тарзан.

Вновь глухой вой донесся со стороны каменной громады, возвышающейся над джунглями, и человек-обезьяна задрожал от тревоги и нетерпения.

— Мне надо идти! Жди здесь!

— Тарзан, нет!!

Но приемыш Калы уже исчез в тумане, стремительный и неуловимый, словно призрак.

Арно долго звал его, но впустую — он сам знал, что напрасно срывает голос. Джек вернулся на плот и в сердцах пнул один из мешков, отбив себе ногу. Он не знал, что сейчас вызывает у него большую ненависть — золото или он сам.

Четверо жрецов вошли в комнату Джейн Портер и подняли ее с лежанки.

Девушка не противилась — у нее на это не было ни желания, ни сил. Перенесенные страдания почти убили в ней волю к жизни, и только слабый огонек надежды еще теплился в ее душе.

Этот огонек заставлял ее озираться по сторонам, пока она шла по холодному мрачному коридору, с трудом переставляя израненные ноги.

Ее привели в уже знакомую комнату с бассейном; на этот раз Джейн не стала сопротивляться, а только закрыла глаза, когда жрецы начали снимать с нее одежду. Она давно поняла, что всякая попытка воспротивиться унижению всегда приводит здесь к новому, еще худшему — поэтому молча покорилась.

Она безвольно вытерпела процедуру омовения, дала обрядить себя в длинный просторный балахон из толстой белой ткани, расшитый узорами по подолу. Ее не заинтересовало, что эти узоры были золотыми; Джейн почувствовала лишь, как жесткая вышивка зацарапала ей колени.

Но ее тело и так было покрыто незаживающими царапинами и ссадинами, и она равнодушно снесла новую легкую боль.

Куда болезненней оказалось расчесывание волос, но Джейн ни разу не вскрикнула, пока жрецы орудовали золотыми гребнями.