Возвращение в Михайловское

(Не скажем, что княгине Вере все же обошлось слишком дорого это ее омовение безупречно узких лодыжек в морской воде на глазах у всего одесского пляжа, - но несколько неприятных минут принесло. Мужу, конечно, доложили, очень скоро, и он, что называется, заскучал. Уверял всех, что сам, беспокоясь о друге Александре - послал княгиню Веру к нему на юг, дабы как-то помочь юноше среди сгустившихся туч. Более того, он верил всю жизнь - что так оно и было. На самом деле, с женой они поссорились из-за любовных похождений князя, который, несмотря на то, что был безупречный семьянин, не мог пропустить ни одной юбки - от семнадцати и до сорока... Нет-нет, он верил жене и был почти убежден, что она не изменяет ему. - Немногие в свете в ту пору могли похвастать подобной уверенностью! И что у нее с Пушкиным ничего не было - и боле того, не могло быть. Но частое общение жены с Александром - там, вдали (о чем она не уставала регулярно уведомлять мужа) - да еще известие об этом купании невольно привело князя к мысли - что втайне Вера все же увлеклась Пушкиным, согретая южным солнцем и жаркими виденьями, на грани чувств материнско-сестринских - и иных, какие порой просыпаются в самые неподходящие минуты. Князь, по возвращении, сделал ей замечание только вскользь, касательно эпизода с волнами - лишь, разумеется, о примере, какой мать подает детям - а сам впал в мрачность, и неделю или две - пребывал в ней. Даже попытался писать стихи о превратностях любви, но стихи не шли, хоть князь и ходил издавна в поэтах (куда раньше Пушкина, ибо был старше), понимал, что от природы он слишком рационален, - и чаще норовил сбежать от стихов к другой подруге - прозе: точной, благозвучной, но слишком рассудочной. Здесь он в России ходил в монтенях, и слабо утешался сим. А в стихах... еще были Жуковский, Пушкин, - не обойти, и это раздражало.)

Александр помедлил и сбежал к берегу.

- Вы прекрасны, - сказал он княгине Вере почти без стеснения. - Вы прекрасны!.. - И ощутил, как под шляпой с полями - краснеют уши. Он был влюблен в нее сейчас, влюблен в мир женщин в свете южного солнца, открывавшийся ему сей миг в ее узких лодыжках и гордых икрах. Солнце клонилось ниже - и почти стекало по ее ногам.

- А меня вы совсем не хотите замечать? - раздался чей-то голос сзади он поворотился к череде цветных зонтов над шезлонгами, и узрел ее. Не поверил, едва не отпрянул - как от призрака. Графиня Воронцова была под зонтом - совсем близко - шаг, два?.. А как же Белая Церковь, замок Браницких?

- Вы уже приехали? - спросил Александр - не слыша собственного голоса. В ее карих глазах, сейчас, при свете - казавшихся совсем светлыми - была жизнь. С которой он почти расстался, которой он не заслужил. У него кружилась голова. Он подошел...

- Милая, - сказал он без всякой робости, не заботясь о приличиях. Милая!..

Он уезжал, он прощался... Ему было нечего терять.

- Милая! - и приник к руке на поручне шезлонга. Я сошел с ума. Вы сошли с ума. Спятивший мир смотрел на него, щурясь от солнца.

- Я сейчас приду к вам! - крикнула им княгиня Вера - крик упал в пустоту, что внезапно окружила двоих.

"Они пришли вместе?" - успел подумать Александр.

- Я все знаю!.. - сказала графиня. - Его ни в чем нельзя убедить! Мужья слишком упрямы. Вы это поймете - когда станете мужем. А может, напротив, перестанете понимать!.. - она улыбалась. В улыбке была печаль или что-то другое, еще более нежное и сладостное. Он не знал, что - но понял, они заодно.

- Милая! - повторил он. - Единственная, - и снова поцеловал ей руку. Я думал - уже не увижу!.. - Впервые говорил ей все, что думал. Впервые! Все-все!.. Зачем вы здесь? - звучало где-то в глубине.

И ощутив, что сейчас он скажет и это - вообще все, о ней, о себе, и даже о ее муже - он умолк. Война за передел!.. В этой войне он проиграл!..

- Вы знаете Люстдорф, вы бывали там?.. - спросила она. Люстдорф!.. Зачем? Что сказать? Ах, нет, не бывал. И теперь уж вряд ли. При чем тут Люстдорф?

- А зря! Это - немецкая колония, там очень красиво!..

- В этом мире - красивы только вы! - решился он...

- Да? А княгиня Вера? Вы переменчивы, мой друг. И несправедливы!..

Это был упрек. И это было ревниво... Упрек женщины, знающей себе цену... но кто в мире - может быть уверен до конца в себе? Было что-то горькое в ее словах. Горечь, тайна...

- Поезжайте!.. - сказала она. - А то... может, долго не увидите! - она смотрела как-то странно. - Хоть завтра с утра. Вот, завтра с утра - и поезжайте. Потом вдруг не успеть!.. А лучше сегодня. Как вам нравится такая мысль?.. Сегодня, ввечеру. Берите извозчика. Остановитесь на ночлег у каких-нибудь тихих немцев... Где вас никто не знает!..

Он ждал в безмыслии. Полном. Ничего не понимая, не соображая...

- А завтра днем... - она помедлила. - Где-нибудь часа в два... выходите на берег. Ну, туда, куда прибывают экипажи!..

- И все? - спросил он жалобно.