Возвращение в Михайловское

Он усмехнулся мрачно. Сидит над рекой в дырявой лодке, на пустынном замусоренном берегу - уткнув весла в землю. И сочиняет что-то - об океане. Российская судьба! Он смотрел на реку. Великая, величавая... Река не пахнет - как море, река отдает лишь прелью и сыростью. (Может - историей?) Море пахнет солью и свежестью, и бегством. Даже от себя. Возможностью бежать. "Судьба земли повсюду та же..." Почему он подумал нынче оставить "Онегина"?.. Потому что любовь не улыбнулась ему. Улыбнулась - ненадолго. "Могучей страстью очарован..."

Но при чем тут - "Онегин"? При том! Надо сказать себе откровенно... Он не в силах написать письмо Татьяны. Письмо женщины - к тому же семнадцатилетней, к тому же влюбленной... Когда нет крыльев взлететь... "Она была девушка, она была влюблена..." Это было бы под силу разве Баратынскому! Тот бы смог... Письмо девушки... влюбленной. А он сам мужчина, двадцати пяти - в возрасте, в опыте. "Ты слишком нежен - тебя погубит женщина!" Все равно! У него нет - этой детской нежности, никогда не было. Потому что мать не любила его. Где это он прочел? "У меня не было первой любви - я сразу начал со второй..." А хорошо! Какой-то средний французский роман.

Стал вспоминать всех своих женщин - кроме той, единственной, что была там... В аккуратном немецком домике, на пороге разлуки. Перебирал их терпеливо - одну за другой. Жаждал разорить свою душу и встретить вечное. Ничего не было. Они бросались на постель - как на поле брани. Добро еще некоторые жаловались на обиды: муж лезет под юбку любой дворовой девке. Это походило на правду или... было б лучше - чтоб походило. Особенно старались кишиневские матроны. Чиновницы. Они вместо "люблю" - шептали "молодец"! Их нежные южные усики подрагивали, как у мышей над кринкой со сметаной. "Молодец!"- так офицер поощряет солдата. И чувствуешь себя быком, которого берут на племя. Где ему написать письмо Татьяны?

Аккуратно положил весла, вылез из лодки и пошел берегом. Мимо таких же пустых лодок. Мимо реки, которая своим покоем и первобытной пустотой (одна ладья в отдалении нарушала ее вольготное движение) - дарила ощущение истории. Мимо стен псковского кремля - с выкрошенными камнями и нежной зеленью, кажется, росшей в самой глуби камней... И камни еще хранили следы Баториевых стенобитных машин. Обогнул кремль - теперь с другой стороны достал из кармашка часы - "недремлющий брегет"... О-о! Пора уже встречаться с отцом. Что ему там говорил губернатор? Впрочем, все равно! Начисто забыл. Только помнил это чувство несоответствия - мысли и реки, и старой лодки с бесполезными веслами.

Он поднялся в город, прошел каким-то леском, спугнув гимназиста и барышню, целовавшихся в кустиках - усмехнулся свысока и поощрительно - как старший, - и вскоре оказался перед церковью, названия которой не знал. Половина фасада была занята лесами - ее ремонтировали, но дверь отперта - и он вошел. Внутри церкви тоже леса до самого верху - под частью купола. Верно, дверь нечаянно чуть хлопнула при входе, и, когда он вошел - какие-то мужики, перегнувшись чрез перила, поглазели на него минуту-две с пустяшным любопытством и вернулись к делам. Должно быть, восстанавливали роспись судя по тому, что на открытой части купола она едва просматривалась. Дверца в алтарь была прикрыта, и свечи горели перед заново отделанным распятием в полукруглой нише. А сверху, сквозь дымку, может, полдюжины веков - на него взирали какие-то лица... С лесов долетали негромкие голоса, разлетавшиеся под куполом, и звуки скребков. Вспомнил читанное где-то, во французской книге - как Микеланджело расписывал плафон Сикстинской - и как он лежал полдня до обеда - спиной на лесах, под самым куполом - глядя вверх, прямо перед собой - и то, что он писал - там, наверху, было вывернуто, выворочено, смотрелось, как уродство - чтобы снизу всем виделся купол в истинных пропорциях - во всей красоте его... Он знал секрет пространства - и как меняются пропорции. Неужто эти простые мужики, что наверху - тоже знают?.. Он подумал о них с симпатией - как о сотоварищах по цеху. Ему тоже необходим в словах - секрет пространства! Один из мужиков снова перегнулся чрез перила - жуя скибу ржаного.

Какой-то дьячок или просто монашек с пучком тонких свечей подошел к нему сзади, спросил:

- Вы хотите исповедаться?..

- Нет, - сказал Александр, - благодарю! Как-нибудь, в другой раз!..

Монашек тотчас потерял интерес к нему. Вошел в алтарь и стал зажигать свечи.