Возвращение в Оксфорд

Гарриет раздумывала, не тактичней ли будет удалиться, предоставив мистера Помфрета его участи. Но тут явился проктор: он был уже в нескольких ярдах от них и спрашивал имя и колледж виновного. Ничего не оставалось, как принять вызов.

— Погодите, господин проктор, — проговорила она, ради мистера Помфрета силясь подавить приступ мятежного хохота. — Этот джентльмен со мной, и вы… О, добрый вечер, мистер Дженкин!

Это и впрямь был добродушный помощник проктора. Он воззрился на Гарриет, ему явно было неловко.

— Послушайте, — некстати встрял мистер Помфрет, по-джентльменски порываясь все объяснить, — это я виноват. Я боюсь, что докучал мисс Вэйн. Она… я…

— Вы не можете применить к нему прокторские меры, — убежденно сказала Гарриет.

— Получается, что нет, — ответил мистер Дженкин. — Ведь вы старший член колледжа? — Он помахал бульдогам, чтобы те отпустили добычу. — Прошу прощения, — добавил он суховато.

— Ничего страшного, — сказала Гарриет. — Какая чудесная ночь. Хорошо вы поохотились на Сент-Джайлс?

— Два нарушителя завтра же предстанут перед деканами своих колледжей. — Помощник проктора заметно повеселел. — Здесь, кстати, никто не проходил?

— Только мы, — сказала Гарриет, — и можем вас заверить, по деревьям мы не лазили.

Проклятая привычка к цитатам чуть не заставила ее добавить «разве что в саду Гесперид»,[181] но она пощадила чувства мистера Помфрета и сдержалась.

— Конечно нет. — Мистер Дженкин нервно потеребил белые ленты, спускавшиеся с ворота, и, словно защищаясь, завернулся в свою мантию с бархатными вставками. — Ну, пойду ловить тех, кто лазил.

— Доброй ночи, — сказала Гарриет.

— Доброй ночи, — ответил мистер Дженкин, учтиво приподняв шапочку. Затем резко повернулся к мистеру Помфрету: — Доброй ночи, сэр.

И решительно зашагал между столбов к Музеум-роуд, длинные широкие рукава колыхались в такт ходьбе. Гарриет и мистер Помфрет застыли в гробовом молчании — в таком молчании, после которого любое слово звучит как набат. Казалось, совершенно невозможно ни обсуждать произошедшее, ни продолжать прерванный разговор. Но, придя к молчаливому согласию, они развернулись к помощнику проктора спиной и двинулись обратно по Сент-Джайлс. Только когда они свернули налево и шли сквозь опустевший Загон, к мистеру Помфрету вернулся дар речи.

— Вот и выставил себя ослом, — горько промолвил он.

— Очень жаль, что так вышло, — отозвалась Гарриет. — И все равно я выглядела еще глупее. Я вообще чуть не сбежала. Но все хорошо, что хорошо кончается. Помощник проктора — человек порядочный и вряд ли станет придавать этому значение.

Она вспомнила, в очередной раз подавив смешок, что про старших членов колледжей непочтительно говорят «девчатничать». Интересно, а если член колледжа — женщина, скажут «мальчишничать»? Употребит ли это слово мистер Дженкин у себя в профессорской? Ее это не слишком беспокоило — пусть себе развлекается. В свои годы она уже знала: кинув камень в репутацию, вызовешь лишь мимолетную рябь в безмерном океане времени. Однако мистеру Помфрету мимолетная рябь казалась штормом. Он все дулся и бормотал что-то про «посмешище».

— Пожалуйста, не волнуйтесь вы так, — сказала Гарриет. — Это совершенно не страшно. Меня это нисколько не задело.

— Разумеется, — отрезал мистер Помфрет. — Вы же не принимаете меня всерьез. Обращаетесь со мной как с ребенком.

— Вовсе нет. Я вам очень благодарна. Ваши слова для меня — большая честь. Но право же, я никак не могу согласиться.

— Ладно, не стоит беспокойства, — сердито оборвал ее мистер Помфрет.

Как это грустно, подумала Гарриет. Быть отвергнутым в самых искренних чувствах — и так немалое испытание для юноши, но выставить эти чувства на посмешище — вдвойне невыносимо. Гарриет решила, что надо хоть как-то восстановить самоуважение молодого джентльмена.

— Послушайте, мистер Помфрет. Скорее всего, я вообще никогда не выйду замуж. Поверьте, вы тут ни при чем. Мы с вами были добрыми друзьями. Разве…

В ответ на эти банальности мистер Помфрет грустно фыркнул:

— Полагаю, у вас есть другой?

— Какое право вы имеете об этом спрашивать?

— Разумеется, никакого, — обиделся мистер Помфрет. — Я вообще не имею никаких прав. Простите, что сделал вам предложение. И за эту сцену перед лицом проктора — да вообще за то, что я на свет уродился. Вот правда же, очень жаль.

Очевидно, единственным бальзамом, который мог бы смягчить уязвленное самолюбие мистера Помфрета, было бы признание, что у него и в самом деле есть соперник. Но к подобному признанию Гарриет не была готова, а кроме того, и соперник дела не менял: сама мысль о браке с мистером Помфретом казалась чудовищной нелепостью. Гарриет умоляла его «быть благоразумным», но он продолжал дуться — и впрямь никакие слова не смягчили бы комизма ситуации. Чем не фарс: клянешься защитить даму от всего мира, а в итоге она сама спасает тебя от праведного гнева проктора.