Возвращение в Оксфорд

В зале сидели выпускницы разных лет — всех типов, возрастов, по-разному одетые. Может, вот эта странная женщина с покатыми плечами, в желтом балахоне и сандалиях, с волосами, заплетенными в две косы и свернутыми в «бублики» над ушами? Или приземистая кудрявая дама в твиде, жилете мужского покроя и с лицом, напоминающим багажник кэба? Или затянутая в корсет крашеная блондинка лет шестидесяти, в шляпке, куда более подходящей восемнадцатилетней дебютантке в Аскоте?[63] Или одна из бесчисленных женщин, на чьих нарочито оптимистичных лицах как будто стоит печать «школьная учительница»? Или некрасивая особа неопределенного возраста за соседним столом, похожая на председательницу какого-нибудь комитета? Или вон то невероятное создание, одетое во что-то неуместно розовое (она выглядит так, будто ее засунули на зиму в ящик, а потом вынули, отряхнули и вновь пустили в обращение)? Или интересная, хорошо сохранившаяся деловая женщина лет пятидесяти с безупречным маникюром, которая вступает в разговор со всеми подряд и сообщает, что она только что открыла новый парикмахерский салон «в двух шагах от Бонд-стрит?»

[64] Или худая, изможденная, трагическая фигура в черном марокене,[65]

похожая на тетушку Гамлета, а на самом деле — тетушка Беатрис, которая ведет колонку о домашнем хозяйстве в «Дэйли меркюри»? Или костлявая карга с лошадиным лицом, посвятившая себя общинному движению?[66] Или та неутомимо жизнерадостная пышка, которая была чрезвычайно ценным секретарем какого-то генерального секретаря и сама командовала секретарями? Лица мелькали и исчезали как во сне, оживленные и совершенно непроницаемые.

За дальним столом в углу трапезной, словно в ссылке, сидели с полдюжины нынешних студенток, оставшихся в Оксфорде в ожидании устного экзамена — viva voce. Они болтали между собой, демонстративно игнорируя вторжение в их колледж всех этих старых кляч, какими они и сами станут через десять, двадцать, тридцать лет. У них был типичный для конца триместра помятый вид. Бедняжки, подумала Гарриет. Среди них была странная, застенчивая на вид рыжеволосая девушка с тусклыми глазами и суетливыми пальцами, а рядом с ней сидела красавица брюнетка — из-за ее лица могли бы вспыхнуть войны, если бы в нем была хоть искра жизни. И еще нескладная, нелепая молодая особа с очень неумелым макияжем — у нее был жалкий вид, как будто она вечно пыталась завоевывать сердца, но неизменно терпела поражение. Самой интересной из них была девушка, лицо которой напоминало живое пламя, а одежда выглядела нарочито нелепой, — однажды весь мир окажется у ее ног, что бы из этого ни вышло. Остальные были хоть и разными, но непримечательными. Впрочем, как раз непримечательные люди, подумала Гарриет, самые непредсказуемые. О них вообще не думаешь до поры до времени, а потом — раз! — что-то совершенно неожиданно взрывается, как подводная мина, а ты стоишь оглушенный среди плавающих осколков.

Трапезная продолжала бурлить, скауты бесстрастно смотрели из-за стоек. «А что они о нас думают, один бог знает», — подумала Гарриет.

— Изобретаешь особенно изощренное убийство? — раздался голос Фиби у нее над ухом. — Или составляешь несокрушимое алиби? Я уже третий раз прошу тебя передать соус.

— Прости, — сказала Гарриет, передавая соусник. — Я думаю о непроницаемости человеческих лиц.