Возвращение желаний (рассказы)

Завтра в семь я был уже в заливе. В одну минуту восьмого я плыл, глядя из воды, как браконьеры лениво и безмятежно втаскивают сеть в алюминиевую лодку. От веса рыбы в сети лодка накренилась на левый борт и стояла так, покачиваясь и выставив из воды половину днища. В восемь я снова стоял под горячим душем. В девять лежал на койке после обильного до отвращения завтрака, пропуская общую для всех семинаров лекцию о международном положении. Лежал и думал: "Зачем я ел масло? Я же никогда не ем масла".

К десяти пришла моя группа. Редакторы новых мелких газет. Я предложил заниматься на воздухе. Предложение приняли единогласно. Разместились в беседке. Слева дети, визжа, катались на качелях. Справа на скамейке целовались дети постарше. Яхта в заливе поднимала желтоватые паруса.

- Начнем? - сказал я.

Все промолчали. В глазах семинаристов светилась только сытость. Но светилась тускло. Что-то я им в общих чертах рассказывал. И, кажется, сам увлекся. И, кажется, заразил их. Они перестали клевать и задремывать. Хотя говорил я элементарные вещи, известные всем, работающим в СМИ более или менее долго и профессионально. Но для этих все было внове. Все интересно и загадочно.

Через час я закончил.

- Перерыв.

- У меня тоже есть сообщение, - сказал пожилой мужчина с горизонтальным носом. - Я из Кременчуга.

- И у меня было, - сказала симпатичная пожилая карга из Полтавы. - А теперь нету. Потому что я думала, мы будем о духе и общечеловеческих ценностях говорить сквозь призму политического аспекта, а вы "верстка, реклама, бумага, заголовки".

Я извинился перед симпатичной каргой, что не оправдал ее надежд, посоветовал жаловаться на меня в письменном виде, пообещал дать слово человеку с носом и ушел к заливу. Снял рубашку и шорты. Влез в воду. И опять забыл обо всем. И о семинаристах, смотрящих мне в спину с расстояния двадцать метров, в том числе.

После перерыва редактор из Кременчуга объявил тему своего доклада: "Как сделать газету интересной". И полчаса рассказывал, что прошел жизненный путь от старшего пионервожатого до директора школы и параллельно от рядового юнкора до члена союза журналистов в шестьдесят девятом году и главного редактора газеты - органа нацменьшинств - в двухтысячном. Как сделать газету интересной, он так и не рассказал. Может, забыл.

- Продолжим, - сказал я.

- А мое сообщение? - сказала карга из Полтавы. - У вас совесть есть?

- Вы сказали, что у вас нет сообщения, - сказал я.

- Как нет? - сказала карга.

И она рассказала, что ее муж двадцать лет назад окончил Литературный институт имени Горького и с тех пор издает в Москве журнал. Что у нее дома, в Полтаве, библиотека - шесть, нет, семь тысяч томов. Что она лично знакома с раввином Штейнзальцем, Павлом Лазаренко и Муслимом Магомаевым. Что знает английский язык весь до мелочей. Что не ест свинину, яичницу и абрикосы. Что отсюда едет к маме в Алушту, так как у той знаменательная дата и юбилей: ровно восемьдесят один год со дня рождения.

Я сидел расслабившись, глядя на свои волосатые ноги. Они вылезали из шортов, криво длились, краснея сквозь растительность, и влезали в шлепанцы. По спине текла струйка пота. С каждой новой минутой солнце становилось злее и разогревало беседку, воздух, землю, залив, все.

"Интересно, убрали сегодня бычков или не убрали? - думал я. - Убрали или не убрали?"

После обеда с лектором и Зарайским сходили на море. Бычков с берега вывезли. А вонь осталась. И в воздухе, и в воде. Море пропахло падалью на всю глубину, насквозь. Но мы искупались. Под навес пришла пляжная трехцветная кошка и легла на мою футболку. Я купил ей у разносчика пирожок с мясом, и она съела его избирательно. Не выказав никакой благодарности. На отдыхе люди добреют и ее подкармливают. Она не пережила еще ни одной зимы и не знает, что такое голодать и наедаться впрок.

Лектор и Зарайский не переставая о чем-то говорили. Или спорили. Оба маша руками. Я пропускал их разговоры мимо ушей. Они пропускались, но не целиком. Отдельные слова я слышал: "Немцы, евреи, холокост, румыны, гетто, узники, дети, Майданек, врут, золото, деньги, банки, изучать, чтобы"...

Потом я опять вел занятия, анализировал привезенные участниками семинара газеты. Конотоп, Мелитополь, Луганск, Полтава, Павлоград, Сумы. Запомнил название статьи "Твердая рука милосердия" и начало интервью: "Наша беседа шла под стук молотков и запах краски". Окончание интервью тоже запомнил: "Каковы ваши творческие планы? Они большие".

Потом опять ужинал и опять плавал в море. К вечеру оно совершенно освободилось от дурного запаха. Очистилось и воспряло. И качало меня на тихих волнах, усыпляя и завораживая. "Еще два дня. Еще целых два дня. Просто не верится".

Вечером мы опять пили. Почему-то не водку, а пиво. Но платил почему-то опять я. Узники и ветераны опять веселились. Опять танцевали и пели. И всем опять было хорошо.