Возвращенное имя

— Помнится мне, — задумчиво сказал Попеску, — лет сорок назад, когда нашел я источник у подножия читацуи, городища по-вашему, и источник этот оформил, первое время в бассейне сильный отстой был — частицы голубой водоносной глины. Она бывает там, где издавна много воды.

— Водоносный слой? — спросил Иван Михайлович. — Как же это может быть? Ведь за источником крутой склон.

— Да и мне было удивительно, — сказал Попеску. — Искал я тогда и на городище, и выше него, да ничего не нашел.

— А вы ничего не обнаружили на городище? — спросил меня Иван Михайлович.

— Нет. Во впадине в нижней части городища была вода в четырнадцатом — семнадцатом веках, да только, видимо, стоячая — из весенних вод. А потом, когда впадина заполнилась илом, и этой воде негде было собираться. Ведь на городище с двенадцатого века никто не жил, некому было и чистить впадину.

— Ну ладно, — вздохнул Иван Михайлович, — подумайте, может, чего и надумаете, а теперь, — улыбаясь, продолжал он, — хочу вас повеселить, Георгий Борисович. Изрядные шутники, видно, работают в вашей экспедиции.

И он протянул мне свежую газету. С листа на меня глядела улыбающаяся физиономия Турчанинова, за ним раскоп. Очерк занимал почти целый подвал. По стилю можно было подумать, что это описывается не работа экспедиции, а опереточный спектакль. Я, например, был изображен в каком-то развевающемся на ветру голубом плаще. В довершение всего в очерке было рассказано, как во время пожара в колхозной овчарне архитектор экспедиции тов. Барабанов вынес на своих плечах около 60 колхозных баранов. Это было самой бессовестной ложью, которую мне приходилось когда-нибудь читать.

— Да вы не расстраивайтесь, — сказал, улыбаясь, Иван Михайлович. — Если бы вы знали, что иногда про нас пишут…

По дороге в лагерь я проклинал собственное легкомыслие. Видел же я, как Турчанинов морочит голову этому доверчивому корреспонденту. Тот еще восхищался турчаниновским простодушием и наивностью. А бараны, это, конечно, страшная месть за первый трудовой подвиг, который Барабанов заставил совершить Турчанинова в день знакомства. «Надо будет немедленно выгнать его из экспедиции», — размышлял я.

Когда я вернулся в лагерь, все грелись вокруг костра — надвигалась осень. Глубокий и сдержанный голос Турчанинова звучал в темноте:

— Река раскинулась. Течет, грустит лениво и моет берега. Над скудной глиной желтого обрыва в степи грустят стога…

Я поневоле заслушался.

Когда Турчанинов кончил, Зина тихо спросила:

— Что это, Гриша?

— Блок, — коротко ответил Турчанинов и ласково продолжал: — Ты в своем Кучеже только один блок и знаешь: механизм в форме колеса с желобом по окружности, а был еще, между прочим, и другой Блок — Александр. Как и я, родился в семье профессора и сначала учился на юридическом факультете. Правда, в дальнейшем наши пути несколько разошлись. Он стал великим русским поэтом, а я копаю землю под твоим очаровательным руководством.

Наваждение поэзии кончилось. «Нет, — подумал я мстительно, — тебя надо не просто выгнать из экспедиции, а сначала заставить над тобой смеяться».

— У-у-у-ж-и-и-ин! — раздался неожиданно вопль Митриевны.

Вениамин Иезекильевич подскочил на своем брезентовом стуле, чуть не угодив ногами в костер. Все невольно засмеялись.

— Что вы так испугались, Вениамин Иезекильевич? Это кричала Митриевна, а не снежный человек, — сказал Баранов и искоса поглядел на Турчанинова.

Из-под капюшона брезентового плаща высунулась рыжая голова Гармаша.

— Мы тут скоро превратимся если не в снежных, то в диких людей, пойдут дожди, размоют дорогу — и все будет, как в цирке… Ни туда ни сюда…

Вениамин Иезекильевич, игнорируя этот выпад, обратился к Барабанову:

— Видите ли, мой друг, между снежным человеком и Митриевной ведь все же существенная разница. Снежный человек — выдумка досужих фантазеров, а наша Митриевна — воплощенная реальность.

— Почему же снежный человек выдумка? — вступил в разговор Турчанинов. — Это тоже реальность.

— А вы откуда знаете? — быстро спросил я.

— Да я сам член Всесоюзной комиссии по снежному человеку, — запальчиво ответил Турчанинов и тут же прикусил язык, но было уже поздно.

«Наконец-то! — с торжеством подумал я. — Прекрасный повод, да и тонус у отряда поднимется».

— Вы знаете, — сказал я, подражая ласковым интонациям Турчанинова в разговоре с Зиной, — что у нас принято каждую субботу перед вечерним костром читать лекции. А вы пока что ни о чем не рассказывали. Снежный человек — какая захватывающая тема! А ведь вы член Международного бюро…

— Всесоюзной комиссии, — жалким голосом поправил Турчанинов. — Я не буду читать этой лекции.

— Почему же — не будете? Будете. Через три дня суббота. Не теряйте времени — готовьтесь.

— Не буду я читать в такой аудитории, да еще в присутствии Вениамина Иезекильевича! — нервно воскликнул Турчанинов.

— Вы знаете, что такое дисциплина в экспедиции? — строго спросил я. — Либо вы будете читать лекции, либо уедете.