Читаем Возвращенное имя полностью

«Ты говоришь об этом как будто с радостью, а ведь ты служишь ромеям?»

«Всему свое время, — ответил старейшина. — Подожди, соберется с силами молодой булгарский царь, будет и другая служба. А тебе советую, если люди топарха, наместника императора в крепости, будут предлагать тебе перейти в гарнизон, не соглашайся».

Когда Дамиана ввели наконец в преториум, в низкой маленькой зале он увидел пожилого офицера с надменным выражением лица, сидящего в кресле, обитом темной кожей с золотым тиснением. Не ответив на почтительное приветствие Дамиана, офицер сказал:

«Кузнец, до нас дошли слухи, что ты ведешь себя неподобающим образом. И с русским рабом, и с воинами ты разговариваешь как с равными. И за то и за другое полагается смерть. Но я великодушен, выбирай: либо, пройдя военную науку, ты станешь солдатом гарнизона и поднимешься часовым на стену, либо превратишься в раба и до конца дней проведешь внизу, в подвалах крепости».

«А другого выхода нет?»

«Нет. Из этой крепости ты уже не выйдешь живым…»

«Ты так же высокопарен и так же близорук, как всегда, Симеон», — усмехнулся Дамиан.

Помощник топарха уставился на Дамиана, не в силах произнести ни одного слова от изумления.

Дамиан выпрямился, надел на палец серебряный перстень и, поднеся его к лицу Симеона, спросил:

«Ты знаешь, чья это печать?»

«Посол императора, — прошептал помощник топарха, опускаясь на колени. — Но кто ты? Мне знаком твой голос…»

Не отвечая на вопрос, Дамиан сказал:

«Я выйду из этой крепости и вернусь на прежнее место в кузницу. Через некоторое время я убегу отсюда вместе с русским рабом, а ты пошлешь погоню за нами с большим опозданием и отправишь ее на север».

Дамиан тщательно спрятал перстень и, повернувшись, направился к выходу.

Когда Дамиан вернулся в домик под камышовой крышей, вид у него был мрачный, а на лице узкой полосой запеклась кровь. Он рассказал встревоженному Гориславу о том, как ударил его плетью Аюк, как помощник топарха приказал ему перейти в гарнизон крепости, дав только несколько дней на исполнение заказа.

«Я не видел и не слышал, чтобы кто-нибудь из неромеев, попав в крепость, вернулся обратно», — сказал Горислав.

«Тогда, — решительно произнес Дамиан, — мне осталось одно — бежать».

«Далеко не уйдешь в этих болотах, беглецов после поимки пытают и топят в Дунае».

«Я знаю проходы, ведущие на восток, к Данастру, — ответил Дамиан. — Старейшина рассказал мне о них, когда узнал, что случилось…»

«Я иду с тобой, — сказал Горислав. — Одному трудно. А на Данастре, в земле руссов, моя родина. Я еще пригожусь тебе там».

Через несколько дней все было готово к побегу. Кандалы Горислава надпилены так, что еле-еле держались, запасены продукты, два крепких лука и стрелы, откованы засапожные ножи. Горислав взял несколько высоких камышинок, вытащил из них сердцевину, а возле султанчиков сделал по небольшому надрезу, чтобы в случае надобности дышать, спрятавшись под водой. Дождавшись вечера, когда частый здесь густой туман плотно закрыл все вокруг, Дамиан и Горислав переплыли на левый берег Дуная и, спрятав лодку в камышах, отправились дальше пешком. Они благополучно миновали раскинувшиеся на десятки километров плавни, где болота чередовались с заросшими осокой старицами, а трясины — с открытой черной водой, и вышли, наконец, в степь. По степи пришлось пробираться ночами, далеко обходя дымный пламень костров у печенежских юрт. Впрочем, путникам все же удалось пополнить запасы продовольствия в одной из болгарских деревень, жавшихся к берегам больших озер с густыми зарослями ив. Степь сменилась постепенно лиственным лесом. Он обступил путников со всех сторон. Плотные кроны дубов и буков надежно скрывали не только от палящих солнечных лучей, но и от вражеского глаза. В зыбкой лесной тишине слышалось только пение птиц да журчание родников. Горислав уверенно вел Дамиана сквозь чащу. А когда внезапно послышался легкий хруст сухих ветвей, Горислав метким выстрелом из лука уложил косулю.

Неожиданно рельеф опять изменился. Местность стала холмистой. Поднимаясь на вершины, путники видели внизу в просветы между деревьями изгибающиеся черно-зеленые волны леса, многочисленные разбросанные в долинах села. Когда же они спускались вниз, их поглощал золотистый сумрак.

«Это Русь», — сказал Горислав, жадно вдыхая острый свежий запах листвы и влажной плодородной почвы.

Здесь же шли уже не таясь, и на шестой день Горислав вывел Дамиана на вершину холма, где сразу оборвался лес. Внизу на обоих склонах неширокой лощины, как на двух сложенных вместе гигантских ладонях, лежало большое поселение, целый город.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное