Возвращенное имя

В этом неверном свете мелькали скаты. Они, развевая мантию, стремительно проносились из одного конца бассейна в другой и бешено тормозили на разворотах, так что вскипала вокруг них вода. Им составляли компанию акулы и еще какие-то большие хищные рыбины. По стенам аквариума шли огромные, ярко освещенные откуда-то сверху окна, за каждым из которых плавали самые различные породы рыб, морские коньки, ползали раки-отшельники, прыгали креветки. Множество всевозможных водорослей медленно покачивалось.

— Здесь как будто чувствуется рука профессора Помониса, — сказал я Галке. — Хоть это совсем другая область, но тот же артистизм, художественное чутье…

— А вы разве не знали? — удивилась Галка. — Профессор сам строил этот аквариум. Он и здесь директор. Это у нас одно из самых доходных предприятий в городе.

— Как это так? — в свою очередь удивился я.

— Город только еще начали восстанавливать после войны, когда профессор создал проект аквариума. Многие считали, что это утопия, но профессора поддержал секретарь обкома. А энтузиастов-строителей хватило с лихвой.

Так постепенно открывались для меня все новые грани необычной биографии Помониса…

Однажды теплым вечером, после работы, очутились мы с Адрианом на пляже. Я уже успел подружиться с этим умным и славным малым, у которого странно сочетались серьезность и обширность познаний с мальчишеством, глубокая любовь и уважение к своему учителю с желанием его разыгрывать и посмеиваться над ним.

Вдоволь накупавшись, мы лежали на мохнатых полотенцах, лениво перебрасываясь ничего не значащими фразами. Наконец я решился. Пересказал странную речь, с которой обратился ко мне швейцар музея, и спросил:

— Что все это значит? Этот старик, швейцар, он что, не совсем?..

— Нет, нет, — рассмеялся Адриан, — со швейцаром все в порядке. Это профессор не совсем, а вернее, совсем не укладывается в прежние нормы.

— Что это значит?

— Он действительно был помещиком. Какие-то далекие предки его — выходцы из Греции — издавна поселились здесь и постепенно прибрали к рукам обширные угодья. Так что он с самого рождения стал одним из крупных придунайских землевладельцев. Вдруг в начале тридцатых годов он без всяких видимых причин роздал все свои земли крестьянам.

— А каковы же были причины?

— Видите, — улыбнулся Адриан, — профессор все объясняет своим увлечением терракотовыми статуэтками. Дескать, они его научили добру, справедливости, бесстрашию и еще множеству всяких качеств. Только на самом-то деле тут, конечно, обратная связь.

Я не понял, что собственно хотел этим сказать Адриан, но промолчал, чтобы не прерывать столь интересного для меня рассказа.

— Во всяком случае, — продолжал Адриан, — дело это получило широкую огласку. О нем говорили, говорили по-разному не только в нашем крае, а даже в самой столице. Многие не одобряли действий профессора, а один из министров реакционного правительства, стоявшего тогда у власти, даже назвал его большевиком. Так что швейцар сказал правду.

— А что же было потом?

— Подождите. Профессор тогда же предпринял еще один шаг. Он прошел почти незамеченным, но имел важные последствия. Профессор в столичном университете учредил три стипендии для крестьянских детей, выходцев из этой области. Между прочим, среди людей, которые благодаря ему получили образование, и нынешний секретарь обкома партии.

— Ну и как? Помогает вам это? — полюбопытствовал я.

— Да как сказать… У нас в городе вообще очень многие любят профессора и стараются нам помочь. Вот когда строили музей, то тут сотни людей добровольно и бесплатно помогали нам.

— А вы что же, сами своими руками здание музея строили? — удивился я.

— Да, конечно, — как о чем-то само собой разумеющемся ответил Адриан, — Сами строили, сами собирали экспонаты, теперь сами ведем раскопки. Но нам очень многие люди помогают.

— Ну, а что же все-таки было с профессором после того, как он роздал земли?

— Следом за высшими властями его стали ругать и власти поменьше, даже некоторые газеты нелестно отозвались о нем. Может быть, это навело его на мысль, а может быть, и что-то другое, только профессор вскоре основал свою собственную газету. Знаете, — оживился Адриан, — мне отец рассказывал, что эта газета сразу же завоевала популярность. Профессор сам был и издателем, и редактором, и одним из авторов. Он публиковал новости, разные приключенческие и детективные истории, но и статьи, призывающие к демократии и гуманизму. Нам угрожала тогда фашизация страны, и статьи профессора предостерегали против этого. Вот за одну из таких статей газету закрыли. Только профессор не сложил оружия, а во время войны взялся и за самое настоящее оружие. Раненный, попал в плен. Чудом спасся из нацистского концлагеря…

— Да расскажите же поподробней!

Но Адриан ответил извиняющимся тоном:

— Подробно я и сам не знаю, ведь тогда я был еще мальчишкой. А профессор не особенно охотно вспоминает прошлое, — он всегда захвачен тем, что делает сейчас, и новыми проектами.

— Ну да, археолог, изучающий прошлое, не интересуется им в масштабах собственной личности. Сапожник ведь всегда без сапог.