Возвратный тоталитаризм. Том 1

Формализация доверия предполагает не только появление разного рода документов, паспортов, сертификатов, пропусков, удостоверений, указывающих на кодификацию правил различения «своих» и «чужих», норм институционального поведения (включая и санкции за нарушение), но и появление различного рода специализированных служб контроля, постов проверки. Наиболее институционализированными формами барьеров доверия (априорного недоверия) являются меры безопасности и охраны, различающиеся по своей жесткости и общности (ФСО, ФСБ, пограничная служба, службы безопасности в аэропортах и школах, «первые отделы», блокпосты на въезде в город или шлагбаумы и рогатки на определенных территориях и пр.). Охрана государственных, ведомственных, элитарных тайн и секретов, обеспечивающих зоны гарантированного доверия (со всеми процедурами проверки, допусков, подписок о неразглашении, иерархии допущенности, создания специальных служб безопасности и поставок соответствующего технического оборудования – от «вертушки» и высокочастотной связи до служебной переписки с различными грифами секретности и пр.), представляет собой один из примеров границ доверия[182]

. Другими примерами могут служить меры по защите от подделок (денег, финансовых или наследственных документов) и соответствующие службы разного уровня. Чем менее формализованным является контроль и проверки, ограничения на входе в систему взаимодействия, тем с большей уверенностью мы можем говорить о значимости традиционных или конвенциональных отношений в группах или сообществах, требующих собственных ритуалов солидарности и выражения доверия. В деревне нет нужды в предъявлении документов соседям, как это делается ежедневно при входе в здание большой организации или предприятия.

В советское время в атмосфере тотального привычного страха и коллективного заложничества, когда контроль охватывал и сферу публичного пространства (работа, общественные занятия – принудительные отработки «в колхозе», на «овощебазах», уборка территорий; служба в армии, учеба, развлечения, идеологическая дрессура – общие собрания сотрудников, жильцов, учащихся, политзанятия, проработки, возможности предоставления разного рода привилегий, меры «исключения» в виде разного рода поощрений), так и частной жизни (жилье, мораль, семейные или неформальные отношения), поддержанию доверия способствовала норма деления на «своих» и «других». Под «своими», «своим кругом», «нашими» понимались не просто люди, которым можно было доверять (в смысле общей веры в то, что в случае нужды тебе могут помочь, поддержать эмоционально, финансово или физически – взаимные обязательства группы, опирающейся на крайне важные ресурсы сетевых связей и отношений: образование, медицина, квартира, работа, освобождение от армии или от преследований), но и тех, на кого распространялись проекции норм «порядочности», взаимной лояльности, уверенности в том, что эти люди тебя «не сдадут, не предадут, не донесут» начальству или властям о чьем-либо неподобающем поведении. К «чужим» относились все те зоны существования, где были незначимыми представления или нормы солидарной ответственности или на них нельзя было непосредственно рассчитывать. И «свои», и «чужие» были весьма условными категориями, часто переменными, когда «свои» превращались в «чужих», и наоборот.

Подобная структура «двоемыслия»

(в терминах Левады – «игры», «игровых структур социального взаимодействия») задавала определение ситуации и диктовала различные коды социального поведения в разных средах, соединяя формальные и неформальные правила взаимодействия через многообразные способы преодоления внутренних и внешних барьеров. При этом включались нормы поведения, относящиеся к разным системам социального контроля и опознания «своих» / «чужих». Церемониалами снятия барьеров между статусами были обязательная совместная выпивка в неформальной обстановке (на работе, дома или в среде, которая отключала внешние механизмы повиновения – на природе, в туристической поездке, в поезде, после работы на рабочем месте, во внеслужебное время, в командировке, в бане и т. п.) или апелляция к другим «своим» (родственникам, прежним сослуживцам, коллегам, приятелям и т. п.), которая принимала форму «помощи», «услуги» (блата, связей, «нужных людей») и соответствующий семантический код – использование языка «своих», псевдопартикуляристских отношений – доверительных отношений «близких людей» («я от Ивана Ивановича»), хотя сам действующий при этом чаще всего мог и не знать лично ни самого «Иван Ивановича», ни даже, кто он такой[183]

. Язык подобных отношений предполагал процедуры демонстративного исключения официальных или общепринятых форм взаимодействия, установления «особого», «специального» режима поведения, «разрешить в порядке исключения», как тогда писалось в служебных записках начальству с какими-либо просьбами, обращениями. По существу, это означало отмену требований морали, упразднение общих правил оценки себя и других взаимообязывающих норм поведения.