Возвратный тоталитаризм. Том 1

Возьмем, в качестве примера, значения советской «индустриализации» (в среднем ее называют 8 % опрошенных): первый возраст (18–24 года) – 8 %, второй (25–34 года) – 4 %, третий – 5 %, четвертый – 9 %, пятый – 10 %, шестой (65 лет и старше) – 14 %. Смерть Сталина (в среднем 12 %): для людей от 16 – до 65–10 %, последний возраст – 20 %. Образование особой роли не играет, но память о Сталине сильнее в пожилой и малообразованной среде культурной и социальной периферии, у людей с университетским дипломом – 11 %, у респондентов с неполным среднем образованием – 13 %. Коллективизация (в среднем 5 %) для первых трех возрастов – 3–3,6 %, в возрасте 55–64 года (возраст современников и участников перестройки!) – 10 %. У людей с высшим образованием – 4 %, у тех, кто учился 7 лет или менее – 6 %. Тип поселения не имеет дифференцирующего значения. То же самое можно сказать относительно памяти о докладе Хрущева на ХХ съезде, снятии самого Хрущева и других памятных событиях советского времени, будь то создание соцлагеря или подавление «Пражской весны», падение Берлинской стены и последовавший за этим крах всей системы социализма.

Другими словами, чем дальше по времени отступают ключевые события истории ХХ века (например, Первая мировая или Гражданская война) от актуальности, тем большую роль играет импринтинг школьного обучения и зубрежки, подкрепленный советским кино и телевидением. По отношению к большей части фонда этих символических событий не образуется параллельного слоя альтернативных интерпретаций и каналов оценки, толкования, дополнения.

Имена – символы

На протяжении 20 лет работы «Левада-Центра» (1988–2010) было проведено более 15 разных опросов, фиксирующих характеристики символических ресурсов – объем и глубину «исторической памяти» в виде набора значимых имен деятелей прошлого и ключевых событий отечественной и, реже, мировой истории. Функция символов – управлять системами различных значений, служащих элементами идентичности, временных горизонтов, ценностей, но сами по себе они не являются компонентами или мотивами практического действия. Менялись формулировки вопросов, могла меняться методика получения информации (самозаполнение респондентом анкеты или интервью), но принципиальный характер полученных данных не менялся. Персонификация символов более важна, чем представления о природе действующих институтов и их функциях, что требует гораздо более развитого социального воображения и компетенции, распространения в обществе навыков социально-научного мышления, немыслимого без соответствующей работы репродуктивных институтов – школы, университета, публичности. Сравнивая разные замеры общественного мнения, мы можем судить о специфике символов советского, а затем постсоветского или российского человека, устойчивости или, напротив, изменениях в структуре массового сознания. Приведу полный список звезд первой величины, полученный в самый канун краха советской системы, чтобы иметь представление о символической вселенной относительно образованного «советского человека. Подчеркну, что более половины опрошенных не дали ни одного содержательного ответа или отказались отвечать на вопрос.

Таблица 93.2

Самые выдающиеся люди всех времен и народов (полный список 1991 года)

1991 год («Новый год»). N = 2110. В % от ответивших.

Последовавшие за этим опросы свидетельствуют о сохранении принципиальной структуры символического поля россиян, что говорит о неизменности самих репродуктивных институтов и, соответственно, об отсутствии ресурсов для желаемых изменений общества. В 2008 году в число значимых персонажей попали лишь 15–20 имен, которые отсутствовали в самых ранних замерах. В целом речь идет о консервативной тенденции заимствования из: а) фонда дореволюционных, официозно-православных значений, б) из советской сферы полуофициальной культуры полуразрешенных или неодобряемых в школьной программе писателей, поэтов, артистов, звезд «второй» или неформальной культуры, но не о появлении имен, указывающих на принципиально новые сферы значений.

Рассмотрим эти именные наборы более детально.

Первое, о чем необходимо сказать, это крайняя бедность и одномерность символического мира. Как это было отмечено уже А. Левинсоном, автором детального разбора данных по этой теме в первом же опросе по программе «Советский человек», «большинству оказалось трудным отыскать десять имен, удовлетворяющих поставленным требованиям. Около половины ограничились 4–6 именами. Примерно 10 % назвали все десять имен и столько же – всего одно-два имени»[367].