Впервые замужем

Мы уселись все за один стол, сооруженный из разных столиков, укрытых белоснежной скатертью, уставленный закусками и вазами с цветами. Ну что может быть лучше?

- Ох, Юрий Ермолаевич, - сказала Тамара, - я совсем забыла. Это, познакомьтесь, моя мама, научный работник. Ее зовут Антонина Николаевна.

- Ну, что вы, зачем? - растерялась я, когда Гвоздецкий, перегнувшись через стол, поцеловал мне руку. Губы у него, обратила я внимание, толстые, сырые. Но мне было все-таки приятно. Хотя и неловко, что Тамара так меня представила. Возразить же, то есть поправить ее, я не посмела. Может, подумала, так будет лучше для Тамары и Виктора.

- А это, извиняюсь, Юрий Ермолаевич, папа Виктора, - продолжала Тамара. - Он механик. Прилетел позавчера из города Алапеевска...

- Алапаевска, - поправил папа и нахмурился. Ему показалось, может быть, обидным, что невестка не может запомнить название города, где родился ее муж и проживает ее свекор.

Но стариковская хмурость вскоре прошла. Начали чокаться. Правда, Гвоздецкий, как важный гость, хотя и замещающий более важных лиц, из-за которых и сделаны эти затраты, не сразу разрешил наполнить ему бокал. Он все рассматривал бутылки, которые протягивал ему Виктор. Наконец он выбрал одну и поставил около своего прибора. "Вот так будет надежнее", - сказал. И затем наливал себе сам, ни с кем не чокаясь и ничего не говоря. Заговорил он, может быть, после третьей или четвертой рюмки. И заговорил каким-то странным болезненным голосом и точно отвечая на чей-то еще не заданный вопрос:

- А что из себя представляет и особенно воображает себе хотя бы тот же Карен Альбертович? Если б я был посмелее и поактивнее, угождал бы начальству, я и сам бы не бегал сейчас на побегушках у этого надутого Карена Альбертовича.

Я представила себе, как этот толстый человек бегает на побегушках.

- Я бы тоже создавал что-нибудь такое, - достал из кармана носовой платок Гвоздецкий и стал тщательно и почему-то брезгливо вытирать лицо и шею, говоря: - Глупость это - стремиться куда-то в эмпиреи. Надо держаться простого, обыкновенного, но верного дела...

- Вот, вот, именно так. Золотые ваши слова, - вдруг поддержал его папаша Виктора, тоже чуть захмелевший. И повернулся к сыну: - А я что тебе говорил, Витек? И с самого детства твоего говорил. Артистов нам хватает. Нам люди нужны, мастера деловые, механики, чтобы это, чтобы подымать производительность. Во что бы то ни стало. А артисты всегда найдутся...

- Но ты, старичок, артистов не задевай, - неожиданно закричал на папашу Виктора Гвоздецкий. - Не знаешь, не задевай. Артисты тоже хлеб даром не едят...

Он стал рассказывать с большими паузами, как тяжело работают киноартисты, даже известные и знаменитые, как им приходится без отдыха и сна буквально перелетать и переезжать со съемки на съемку в разные киностудии, а их еще, может быть, ждут театры, где они постоянно работают.

- А ты как думал? - сощурил он глаза на Виктора. - Вот так пришел и начал. Нет, мыши из ничего не родятся. Во всем есть великий смысл...

- Да знаю я, - махнул рукой Виктор и сбил фужер на пол. - Знаю я все прекрасно. Что я, не бывал на киностудиях и не снимался?

- В массовках? - спросил Гвоздецкий.

- Хотя бы.

- А за фужер кто будет платить? - подошла к столику официантка.

- Я, - сказала я. - Я потом заплачу. Но вы не мешайте пока. Тут идет разговор...

- А что с того, что ты бывал на студиях? - воспламенился Гвоздецкий. Вы все как бабочки на огонь летите на приманку кино. И вообще на приманку искусства. И вы так думаете...

- Вот это точно. Точные ваши слова, - опять поддержал Гвоздецкого папаша Виктора, не обидевшись на грубый окрик. - Насчет бабочек это вы точно. И кино другой раз получается как отрава...

- Для кого-то отрава, а для кого-то отрада, - неожиданно сострил Гвоздецкий. - И ты пойми, - опять сощурил он глаза на Виктора. - Люди рождаются для этого, а ты...

- А вы-то откуда знаете, кто для чего рождается? - почти взвизгнул Виктор.

- Я-то? Ах ты, щенок, - закричал наш, как говорится, высокий гость. Да я прошел, чтобы тебе было известно, самый тернистый путь. Я учился в ГИТИСе и в ГИКе. А начинал я еще в Литературном институте. И хотя я, может быть, сейчас немного выпивши...

- А вы действительно выпивши, - вступила в разговор и Тамара, до той минуты молча кусавшая губы. - Вы уже позволяете себе...

В это время подали жаркое, и почти все затихли за столом, занявшись едой. Только Виктор ничего не ел. И Гвоздецкий отодвинул тарелку. А папаша Виктора, казалось, просиял от удовольствия:

- Ах хороша свининка. Ах хороша. В нынешнее-то время у нас, в Алапаевске, ее...

- Не болтай лишнего. Ты уже и так много наболтал. Ешь и молчи. Закусывай, - хотел, может быть, шепотом сказать Виктор, чуть качнувшись к отцу, но сказал громко и так, что как будто очнулся Гвоздецкий.

- Уже отца поучаешь?

- А вам-то какое дело?