ВПЗР: Великие писатели земли русской (февраль 2008)

Три предмета, на которых лежит печать какого-то тупого, безысходного трагизма. Я смотрю на этого унылого плюшевого мишку, на страшный сундук-рундук пропавшего без вести брата, на старый рояль; в голове крутится циклическая, дерзко-безобразная мелодийка «Собачьего вальса». Почему-то вспоминается эпизод из «Рассказа о семи повешенных» - когда к одному из осужденных накануне казни приходит мать и начинает говорить о какой-то мелкой бытовой ерунде, о домашних делах, а сын говорит ей: маменька, опомнитесь, зачем вы мне все это рассказываете, меня же завтра повесят, а она ему: вот ты бы бомбы-то не кидал, тебя бы и не вешали, и потом она, кажется, сходит с ума.

Спрашиваю у Юлии, почему она решила стать музейным работником. Вопрос, может быть, немного дурацкий, но мне действительно это интересно.

- Я давно хотела работать в литературном музее, еще когда училась на филфаке. Для гуманитария, особенно для филолога, работа очень интересная, даже захватывающая, и при этом не суетная. У меня нет каких-то особых амбиций, карьерных или материальных. В «крысиных бегах» за так называемым успехом участвовать не хочется. При мысли о работе, например, менеджера меня бросает в дрожь. А музей - это мое.

Вспоминаю то, что говорила Людмила Анатольевна про орловских молодых гуманитариев. Почти те же слова, не сговариваясь. Все сходится. Преемственность поколений, как она есть.

Оставляю благодарственную запись в книге записей (или как там она называется), прощаюсь с Юлией и Сталиной Федоровной, выхожу на 2-ю Пушкарную. Уже вечер, тихо, никого нет. Не спеша иду в сторону центра.

Я шел и чувствовал, как во мне нарастает такое, знаете… умиление, что ли. Дескать, вот какие прекрасные люди здесь, в орловских музеях, работают, бескорыстные подвижники, такие интеллигентные… Но я быстренько в себе это пресек. Потому что нечего умиляться, и нечему. Умиляться можно какой-нибудь экзотике, а здесь никакой экзотики нет. Да, подвижники, да, замечательные люди, делающие хорошее, нужное дело. Это прекрасно, и это нормально. Так и должно быть. Уважаю. Спасибо.

Аркадий Ипполитов

Суд Париса

Проблема выбора

Греческая мифология изумительна. Она рассказала обо всем, что нас касается вчера, сегодня и завтра. Я имею в виду вчера, сегодня и завтра Европы и так называемой европейской цивилизации, являющейся, в сущности, лишь комментарием к книжке Куна. Так или иначе, но считается, что именно сегодня мы с этой цивилизацией соотносимся, у нас даже происходят события, похожие на европейские. Так что греческая мифология становится особенно актуальной, и, постольку поскольку публика, да и то только в лице лучших ее представителей, знает ее на уровне этой замечательной книжки, всегда полезно напомнить о старых, рассказанных древними греками историях. К ним относится и история суда Париса, очень поучительная.

В общих чертах она как раз известна. Парис родился в Трое, городе сумбурном и не очень счастливом, находящемся не в Европе, не в Азии, не принадлежащем ни Западу, ни Востоку, столице страны с амбициями большими, но не всегда оправданными. В Трое этой все было как-то мало понятно и мало приятно, поэтому Парис, юноша интеллигентный, с детства обладал самоощущением, свойственным, в той или иной степени, всем троянским интеллигентам. Оно замечательно было описано одним тро-янским поэтом в гениальных строчках:

Уродился я, бедный недоносок,С глупых лет брожу я сиротою…

Ощущал он себя в родной Трое чужим, и складывалось все как-то так, что родина-мать его не полюбила, и она же, родина сударыня-жена не приласкала. Парис делал вид, - а что еще оставалось? - что это ему безразлично, жил на Иде-горе, то есть как бы и в Трое, и в то же время не совсем в ней, и пастушествовал.

В Трое все шумело и гудело, то то, то се, то финансовый крах, то еще один, то свободы слова нет, то свобода слова есть, то все плохо, то все еще хуже, а в общем-то - ничего, и с Троей жить можно. Пастушество его выражалось в том, что он ходил, и думал, и стада пас, читал то Пруста, то Джойса, то всяких троянских писателей, за что даже деньги получал, так что они, деньги, даже иногда и были. Плохо ли это или хорошо, что он вел себя подобным образом, мы сейчас не обсуждаем, не о том речь, а дело вот в чем.

Вдруг, ни с того ни сего, как показалось Парису (мы-то с вами знаем, что это не так, что все это не так уж и неожиданно было, но Парису казалось, что все произошло неожиданно), с небес раздался божественный глас, громовой и непреклонный: «Все, хватит. Хватит прохлаждаться, вставай, иди и выбирай!»