Врачебные уроки. Рассказы

«Спустя полмесяца. Киямов только на ИВЛ. Спрашиваю в ординаторской – как его дела? Отвечают: «Живая голова». Какая живая голова»? Живая душа! Каждый день подхожу к нему, осматриваю, спрашиваю. Перемен к лучшему нет. Глубокие пролежни. Что его ждет? Сепсис. Спрашивает: «Чего ждать? Есть ли надежда? Наверное, мне не выкарабкаться…». Слезы на глазах. Безнадежность при полном ее осознании. Уже более двух месяцев нет ему писем из дома, и сам он не попросит написать. Почему? Не хочет огорчать своих? Почему никто не предложит ему написать домой? В Великую Отечественную войну это было принято: друг ли, сосед ли по койке, санитарка, кто-нибудь отписал бы фронтовой треугольничек. Почему сейчас все, что с ним происходит, представляется анестезиологической проблемой, тогда как это уже – проблема человеческая, страшная как весь этот Афганистан!

Архисложная штука – деонтология безысходности. Смотрит парень в белый потолок днями, три раза в день глотает с ложечки суп, видит как мелькают рядом люди-тени в белых халатах, такие же далекие от него, как его бесчувственное тело… Один только и есть спаситель – аппарат, который гонит воздух. Как перешагнуть грань между ним и собой, если ему уже ничего не осталось, а тебе – весь мир. Ты только на порог, а тебе навстречу полные слез глаза и искривившееся в рыдании лицо. «Живая голова»? Нет! Живая душа!»

«Еще через месяц умер Ренат Киямов – живая душа. Два месяца сражался солдат с безнадежностью, сражался до последнего вздоха».

Врач и вознаграждение

«Кто может быть самим собой, пусть не будет ничем другим».

(Т.Парацельс)

«Благотворительная душа будет насыщена,

а кто напоит других, тот и сам напоен будет».

(Книга притчей Соломоновых»,11:25)

Важная тема, особенно сейчас, когда ни военному, ни гражданскому врачу только на государственную зарплату прожить нельзя. Приходится подрабатывать, совмещать и даже принимать благодарственные подношения. Конечно, к этому никто не стремится, ну а что делать. В советское время врач был ближе к клятве Гиппократа. Жили лучше, а, главное, честнее. Тема эта тонкая, но вспомнить прошлое не мешает и сейчас.

Просятся на бумагу два случая из моей врачебной жизни.

В 1963 году я работал клиническим ординатором в Военно-медицинской академии в Ленинграде в терапевтической клинике Н.С.Молчанова, вел палату на 8 больных. Один из них был сорокалетний житель поселка Рощино Ленинградской области, страдавший постмиокардитическим кардиосклерозом. Постепенно ему становилось лучше: отеки сошли, и он готовился к выписке. Им заинтересовался профессор Молчанов и даже продемонстрировал его на лекции слушателям. Больной выписался. Однако через полгода он неожиданно появился у меня дома. Было это в начале зимы. Я с семьей жил тогда в общежитии недалеко от Обуховского завода, довольно далеко от центра города.

Больной пришел с мешком на спине. Было уже около 8 вечера. Мы его усадили, расспросили. Оказывается, ему вновь стало похуже: усилилась одышка, появился кашель по ночам. Лекарства уже перестали помогать, и он поехал в Ленинград, в нашу клинику. Узнал мой адрес и приехал, чтобы попросить госпитализировать его, помня о прежнем хорошем результате лечения.

Нас с женой очень смутило то, что он, задыхаясь, тащил для нас через весь город мешок с картошкой. Помимо этого, он вытащил и положил на стол кусок сала килограмма на два, завернутый в белую ткань. Дети мои с интересом уставились на гостя. Дочка Машенька тогда ходила в 1 класс, а Сережке было 1,5 годика. Жили бедновато, тем более тот год был не урожайный и продавали хрущевский кукурузный хлеб, а звание мое было всего лишь капитан. Мы его, конечно, накормили тем, что было. Я пообещал завтра же с утра положить его и велел ему подойти в клинику к 10 часам утра. По морозцу проводил его до трамвая. Оказалось, что ночевать он будет на московском вокзале, сидя в зале ожидания. Я стал клясть себя уже не только за то, что сердечный больной нес для меня продукты, но и за то, что не предложил ему остаться и переспать у нас хотя бы на полу (больше-то и негде было).

Проводив его, я вернулся и рассыпал картошку под диваном (еще нехватало, чтобы сволочная соседка допытывалась завтра, откуда гость и что принес). Спали плохо, как будто совершили что-то ужасное. Но утро было как утро, и соседка ничего не пронюхала. По прибытии в клинику я устроил больного в палату, и только убедившись в этом, успокоился. Больной и в этот раз поправился, хотя и пролежал не меньше месяца. С тех пор я не люблю сало. Такое время было, так нас воспитали.