Врачеватель. Олигархическая сказка

Когда Пал Палыч, взяв его, наклонил к себе, чтобы осторожно достать содержимое, из пакета на стол выпал среднего размера деревянный крестик на обычной веревочке. Если веревочка была самой что ни наесть обыкновенной, то о крестике этого сказать было никак не возможно. С тонкой резьбой и с очень необычным, причудливым орнаментом, он был вырезан из темно-красного эвкалипта. Даже если учесть, что дерево прекрасно сохранилось, – сомнений не было: сей раритет создал человек, входивший некогда в «когорту» первых христиан, проживавших где-нибудь в Ливане или Палестине не менее полутора тысяч лет назад.

Положив крестик на ладонь, Пал Палыч сжал руку и поднес к губам. Закрыв глаза, каждым нервным окончанием он ощущал, как ничтожно маленький кусочек дерева отдавал ему свое тепло, как будто в этой точке двух перекрещенных линий хранился опыт человечества за последние два тысячелетия. «Что, ничего до этого не существовало? И Его пришествие на эту пропитанную грехом Землю предопределило новую, Им же привнесенную систему поступков и систему отношений.

Голова шла кругом. Мозг Пал Палыча в клочья раздирали противоречивые мысли. Но, опять же, где-то на задворках снова зарождаясь, словно ком, росло нисколько им не забытое, необъяснимое словами желание постижения истины. Истины простой, единой и неотделимой от того, что лежало на его ладонях. Вера! Боже, как просто!

Остроголов открыл глаза. Перед ним на столе по-прежнему лежал пакет, переданный старушкой. В нем еще оставалось что-то очень тонкое и практически невесомое. Пал Палыч извлек пожелтевшую от времени газету, сложенную вчетверо. Развернув, прочитал название: «Биржевой вестник». Она была датирована февралем 1914 года. Газета, ставшая свидетельницей трех войн и трех революций, при которых дважды сменилась общественно-экономическая формация страны, справляла своего рода девяностолетний юбилей, с достоинством демонстрируя на дорогом столе из орехового дерева возможности типографской печати того времени. На первой странице, под патриотическим заголовком статьи «Свиной кризис австро-венгерской политики» сразу обращала на себя внимание напечатанная в газете фотография, запечатлевшая Государя Императора Николая Второго, удивленно взирающего на мир глазами ребенка. Он стоял в центре фотографии среди своих приближенных, слегка отставив в сторону правую ногу. Его коротко подстриженная голова едва заметно была наклонена набок, словно Государь пытался разобрать слова, которые вкрадчиво говорил ему на ухо один из стоявших с ним рядом сановников высокого ранга, а взгляд Государя поверх голов был устремлен куда-то в небо. При своем маленьком росте Николай действительно казался ребенком в сравнении с теми, кто окружал его на фотографии.

Внимательно вглядевшись в фотографию, Пал Палыч без труда узнал среди лиц, запечатленных на ней, одно до боли ему известное.

Словно при резком наборе высоты, его с силой отбросило назад. Какое-то время он был намертво пригвожден к спинке своего кресла, не имея ни малейшей возможности от него оторваться, оставаясь без движения и тупо глядя перед собой.

Когда оцепенение прошло, Пал Палыч снова впился своим острым взглядом в газетный снимок. От правого до левого виска здоровенным победитовым сверлом его голову насквозь прошивала электрическая дрель, не давая ни единого шанса вновь собрать в одно целое мысли, будто взрывом разнесенные в разные стороны от увиденного на фотографии: «Черт с ним, с этим поганым Петровичем! С этой тварью мне давно все ясно. Но почему Сережка?! Почему опять его лицо?! И почему такая схожесть? А с кем, собственно, схожесть? Это что, реинкарнация? Ну не до такой же степени! Стоп! А к чему мне эта тварь говорил тогда про овечку? Что, клон? Бредятина! Боже, сохрани мне разум!»