Врачу, исцелись сам!

В детстве, лет до двенадцати, Лиза, можно сказать, была образцово-показательным ребенком (или это только уже кажется). В подростковый же период она слетела с тормозов. До седьмого класса она училась неплохо, а в восьмом классе у нее оказался уже не один дневник, а целых два. Один дневник был для того, чтобы показывать родителям и еще один дневник – для школы, в котором она за родителей расписывалась сама. В тех дневниках были абсолютно разные отметки, а

Борисков еще наивно радовался, что за последнее время совершенно не было двоек. Его, правда, несколько смущала надпись на обложке дневника, который он просматривал и подписывал: "Fuck the school!", однако, он как-то сразу на это не среагировал. Когда пришел на собрание в школу, классная руководительница, отводя глаза, показала ему классный журнал: там были сплошные прогулы, то есть в школу она, считай, не ходила, разве что крайне редко – в отдельные дни, да и там были сплошь одни двойки и только очень редко – тройки. То есть учеба была заброшена и заброшена капитально. Впрочем, в школе никому особенно до этого не было дела. Хотите, хоть сейчас забирайте документы, с радостью вам их и отдадим. Только попросите и напишите заявление.

Лиза… Помнится, он всегда с удовольствием забирал ее из детского сада. Когда приходил в группу, заглядывал в комнату, где играли дети. С радостью какое-то время смотрел, как малыши играют. Потом кто-то из них его замечал, и кричал: "Лиза, за тобой папа пришел!"

Она тут же отрывалась от игры и бежала к нему со всех ног в его раскрытые объятья. Они шли к ее шкафчику, на котором была изображена уточка, и надевали кофты, пальто и сапожки. Одевал ее долго, как капусту – тогда была очень холодная зима. Она сидела, болтала ножками, а он натягивал на нее носки и рейтузы, потом за ручку шли домой через садик и там играли со снежной бабой и на горке. Она бесконечно могла съезжать с горки. Когда приходили домой, она сразу бежала к печке, обхватывала ее руками и прижималась к кафелю щекой:

"Здравствуй, мама печка!" Где была теперь та милая девочка? Все это навсегда осталось в прошлом, порвалось как-то мгновенно – в один миг, точнее в один год. Конечно, девочка эта была и маленькая с характером. Как-то Борисков привет ее в детский сад. Его поразила сцена, когда пришли в детский сад: "Ой, Лизанька, пришла!

Здравствуй, Лиза!" – слащаво вскрикнула воспитательница, чуть не всплеснув руками. В глазах у нее он увидел явный испуг. Наташа ничего не ответила, смотрела сурово исподлобья. Пришла поздороваться и нянечка, и несколько детей из других групп. Все ее почему-то знали. На его же никто не обратил никакого внимания.

Но если вспоминать, то проблемы у нее начали в возрасте тринадцати лет. До этого было все как будто ничего, а тут – вдруг внезапно человек изменился. Послушный ребенок чуть не в один миг превратился в нервного озлобленного подростка. Кошмаром было утро. Разбудить ее было просто невозможно, поскольку она полночи болтала по телефону с друзьями. Она грязно ругалась и бросалась разными предметами. Она постепенно перестала ходить в школу, сначала на первые уроки, а потом и вообще, постоянно что-то врала, появились у нее какие-то чокнутые приятели – такие же бездельники, и все планы жизни полетели в тартарары. Школу было никак не закончить, а ведь по статистике известно, что у тех, кто не заканчивает хотя бы девять классов, жизнь складывается неудачно. И это полностью подтверждалось. Это была как тьма, надвигающаяся на их семью из будущего, и то будущее было далеко не светлым, а темным и устрашающим. Это было как удар в спину – нечто неожиданное, как внезапно начавшаяся и спутавшая все жизненные планы война или тяжелая болезнь. В четырнадцать лет ее уже не интересовал ни спорт, ни кино, ни книги, интересы ее были неясны и туманны. Только электронная музыка – долбежка по голове, некий вид гипноза или звукового наркотика. Она уже существовала в другом мире, куда не было доступа ни Борискову, ни Виктоше. Отчуждение было таким явным, что Борисков реально испугался, и в этом испуге находился довольно долго, пока к нему не привык, поскольку человек привыкает ко всему. Так, наверное, люди привыкали к войне, к революции и прочим хроническим стрессовым событиям. Что бы ни случилось, а жить-то дальше надо. С тех пор любые разговоры о детях и их воспитании, которые он слышал краем уха на работе, пугали его, и он почти стразу убегал из комнаты, поскольку притаившийся в глубине страх немедленно возвращался. Ему долго казалось, что у всех остальных было, в общем-то, неплохо, а это у него полный провал.

Пытались как-то выкрутиться и перевелись в другую школу, Борисков даже сделал там благотворительный взнос. Но она все равно упорно не ходила на занятия. Это был признак либо сумасшествия или великого внутреннего чувства свободы.