Враг Геббельса № 3

Обо всем этом мама не стала писать отцу, остававшемуся в Москве, – к чему ему лишние волнения. Письма были наполнены теплом, любовью и скрытой тревогой: враг был все еще не так далеко от центра страны… Я читал некоторые сохранившиеся военные письма моих родителей. Но степень их эмоциональности не позволяет их цитировать.

…Я помню эти дубовые стулья. Квадратное сиденье с острыми углами, прямая спинка, ножки, скованные снизу по бокам брусками. Сколь тяжелые, столь и прочные, они заменяли отцу стремянку, когда надо было сменить лампочку или поправить проводку. Отец водружал на стол два таких стула один на другой – потолки-то были высотой почти четыре с половиной метра. Он всегда сам возился с электропроводкой, которая частенько выходила из строя. «А как ты этому научился?» – спросил я однажды. – «Был случай, пригласили мы электрика. Все вроде он сделал, а когда за ним закрылась дверь, провода отвалились. Я подумал, что смогу сделать лучше, попробовал – не так это уж и сложно оказалось». Каждый раз после очередного электроремонта, перед тем, как щелкнуть выключателем, отец произносил свое шутливое «С нами бог и крестная сила!».

Сразу после окончания войны родители сменили мебель, исчезли и дубовые стулья. Но я помню их жесткость, тяжесть и надежность и сейчас. И вот на краешке такого стула, подобно Нильсу, ставшему по воле гнома миниатюрным, пристроился карапуз, набивающий табаком отцовскую трубку. Мне знаком этот малыш. Позднее я видел его на фотографиях в семейном альбоме. А тогда мог видеть его, проходя мимо зеркала. И трубка эта коричневая с черным мундштуком, и коробка металлическая, салатового цвета, и даже вкусный запах табака – все это в числе самых ранних впечатлений навечно угнездилось в глубинах памяти. Где-то рядом с невероятно большим, округлым и вытянутым, пристегнутым к земле металлическим тросом, похожим на тучу серым аэростатом заграждения. Его было видно прямо из наших заклеенных крест-накрест белыми полосками окон, которые по вечерам задергивались не только шторами, но еще и тяжелыми портьерами выцветшего голубого цвета.

Слова, написанные рядом с рисунком, мне и сегодня не удается прочесть без кома в горле:

«Володька, ты маленький нахал. Ты решительно и смело вошел в мое сердце, заставил всех дорогих и близких мне потесниться и раз и навсегда занял первое место».

Как и эту запись:

«Вот передо мною лежит чистый лист, и я не хочу сегодня думать о прошлом. БУДУЩЕЕ! Оно будет ярким и солнечным, оно будет как береза после дождя на голубом небе. Мне не придется больше возиться с этими вшивыми фрицами, чьи головы набиты манией величия, а души – смердящим калом.

Будет бумага, и будет карандаш, и я буду сам заказчиком и сам редактором. Володька будет со мной каждый день! И мы будем доставлять один другому миллион мелких и крупных радостей.

И будет море.

…Мы лежим на горячем песке. Сквозь закрытые веки я смотрю на солнце. Мир розовый и оранжевый. И запах у него соленый. И шум у него спокойный и радостный, и легкий крик чаек вызывает улыбку.

Я знаю, что ты рядом, любимая.Я слышу Володькину возню с крабом.И радость заполняет мое сердце до края».

Набросок городского пейзажа – расплывчатый абрис домов, самолет в небе, на переднем плане огромная пикирующая ласточка. А рядом – гимн любви к жизни, ко всему тому, что радует, что приносит ощущение счастья: