- Это временно, - пояснил Алексей. - С переворота прошло только восемь дней. В городе действует большевистское подполье. Они, оказывается, готовились к приходу немцев или к военному путчу. Мы выступили неожиданно для них и большую часть сети накрыли, захватив архив Чека, но некоторые успели законспирироваться. Не проходит и дня без нападений на наших людей и терактов на правительственных объектах. Когда выявим всех, можно будет и без охраны ходить.
- И какая же ваша должность ныне, господин подполковник? - осведомился Санин.
- Начальник пограничной стражи Северороссии, - ответил Алексей.
- Я так понимаю, - откинулся на спинку стула Санин, - что имею честь общаться с непосредственным участником переворота. Поведайте же историку, как это было. Тайн военных, само собой, раскрывать не прошу.
- Да какие там тайны, - махнул рукой Алексей. - Вечером двадцатого захватили все посты в Кронштадте, повязали и посадили в тюрьму всех левых. Сработали чисто. На Большой земле так ничего и не узнали. Радиостанцию и телеграф мы взяли в первую очередь, а на льду стояла команда, чтобы ловить бегущих в Питер. Ни один не ушел. Потом предприняли ночной марш-бросок по льду к городу и атаковали на рассвете. Нас не ожидали. Большевики были уверены, что управляют флотом и Оладьин к ним лоялен. Даже называли его красным адмиралом. А он просто грамотно надул Дыбенко и иже с ним. С самим Лениным встречался.
- Кстати, какова судьба Дыбенко? - осведомился Санин.
- Он сопротивлялся и погиб в перестрелке, - сообщил Алексей. - В общем, утром вошли в город. Нас не ждали. Начался дикий переполох. Некоторые большевики решили, что левые эсеры устроили переворот, а анархисты и эсеры решили, что переворот начали большевики, и был момент, когда "свой своя побиваша". Взяли телеграф, почту, телефон практически без боя. Адмирал хорошо учится на чужом опыте. Жарко было только на штурме Смольного и здания Чека, там лучшие части красных стояли. Но, как уже сказал, нападение было неожиданным, так что наши потери в четыре раза меньше, чем у защищавшихся. Вот, собственно, и все. Я должен извиниться. Хотел зайти к вам сразу, но была куча дел. Я, как и остальные, сплю сейчас по четыре-пять часов в день.
- Это я уже понял по вашему заморенному виду, - сказал Санин. Спасибо, что меня, старика, не забыли. На следующий же день после переворота явились матросы и самым грубым образом выкинули всех моих подселенцев на улицу.
- Они выполняли приказ верховного правителя о возвращении незаконно захваченного имущества, - пожал плечами Алексей. - Я лишь попросил начать с вашей квартиры.
- Откуда это в вас? - вдруг спросил Санин.
- Что? - не понял Алексей.
- Да это презрение к чужим жизням, - проговорил Санин. - Я же помню вас... э-э-э... в четырнадцатом и раньше. Вы не были жестоки. Только не возражайте мне. Уплотнили меня, конечно, незаконно. Но ведь это были семьи рабочих и солдат, а не злобные чекисты и ненавистные вам большевики. Но я даже не об этом. Не знаю и не хочу знать степень вашего личного участия во всех событиях. Хотя я так понимаю, что она весьма существенна. Почему вы решили, что можете повелевать чужими жизнями? Почему считаете себя вправе стрелять в лоб, спасибо еще не в затылок, когда сочтете нужным?
При упоминании о выстреле в лоб Алексей вздрогнул. Помолчав, он произнес:
- Время такое. Идет война, уже гражданская. Если не убьешь, убьют тебя. Никто не хочет отступать, и тут уже не до красивых разговоров.
- А вы абсолютно уверены, что правы? - поднял брови Санин. - Впрочем, что я говорю. Раз уже лично вы спокойно угробили несколько десятков своих и чужих и собираетесь гробить еще сотнями и тысячами, значит, уверены. Ну, да бог вам судья. Меня интересует, когда это произошло. Когда тот романтичный юноша, что записывался на флот с надеждой изменить историю и спасти человеческие жизни, превратился в бравого офицера, посылающего людей в штыки и без тени сомнения выбрасывающего на февральский мороз семьи с детьми? Я, кстати, нашел им жилье. Но почему я, а не вы?
- Но по-иному нельзя, - сжал кулак Алексей, - Иначе сомнут нас. И тогда мера зла превысит ту, которую установим сейчас мы.