Враги лютые

Зато слушать разговоры Лореляйн было просто невыносимо и невозможно: — там все представления о красоте были до неправдоподобия мещанско-нэпманские, начиная с имени: — розы, целующиеся голубки, стихи типа: — шути любя, — но не люби шутя, — и совершенно невыносимая дребедень. Симка был уверен в том, что в комнате Лореляйн будет стоять комод от бабушки Грозы, на нём станут собирать пыль семь слоников, и всё это будет прикрыто фикусом. Художественные вкусы его друга не простирались дальше фикуса, немецкий Ван-Гог из Лореляйн выходил не лучше, советского Македонского из Симки. Но зато своё собственное будущее он представлял себе как в сказке Андерсена, до неправдоподобия фантастическим, но вместе с тем чересчур практичным, с меркантильностью толстой добропорядочной жены толстого, добропорядочного бюргера, любителя свиных сосисок с картошкофельным пюре, и, соответственно, матери невиданного множества его германских краснощёких детей.

Мальчик был абсолютно уверен в том, что когда закончится война, он вернётся вместе со своим любимым в дубовый-сосновый Шлезвиг, и они навсегда останутся жить вместе с ним в родовом замке его любимого, и будет каждая ночь их ночью. (Кроме тех дней, когда мальчик будет отказывать мужчине, ну по известным мальчишеским причинам, о которых известно было и Симке, — из его собственной практики поведения с мужчинами в постели), — потому что хотя они конечно не совсем были женщинами, но всё-таки что-то есть, по крайней мере в таких делах мальчишки друг друга понимали правильно, и знали о чём речь. Это нужно всё объяснять взрослому мужчине, и всё равно он тебе не верит, потому что не знает что и как.

Вопрос о том, как это будет выглядеть в глазах соседей он решал одним пальцем: — формально он будет секретарём-управляющим у своего мужа; — да, мужа

, они тайно обвенчаются в какой-нибудь деревенской церкви, и мальчик будет одет в ослепительное женское платье, и в жизни никто ни о чём не заподозрит! Никто кроме портовых друзей его детства, их он пригласит чтобы смотрели и завидовали! А они расскажут священнику всё, пастор повесится и этот их брак останется их тайной. Следовало пощадить сельского священника, но в Великой Германии отношения мальчиков с мужчинами не поощрялись, а рисковать своим счастьем мальчику не хотелось. Поэтому в смерти сельского пастора прошу винить фюрера, с его настоятельным императивом нравственности.

Симка слушал, и сам начинал верить. Но у Лореляйн оказывается был припасён и другой, более практичный, реальный вариант, который ему почему-то не нравился. Но именно на него рассчитывал взрослый, который расставаться с мальчиком тоже не собирался, ни при каких обстоятельствах, даже если бы пришлось взорвать под столом фюрера портфель с килограммом английской взрывчатки! Он рассчитывал вернувшись с фронта официально усыновить любимого мальчика, так делалось. Разумеется это вызывало подозрения, но было в пределах допустимого. Однако сам мальчик быть сыном своего любовника упрямо не желал, когда заходил разговор на эту тему, он бесился, начинал метаться по комнате, и потом терроризировал мужчину в самый неподходящий момент риторическим вопросом: — «и я потом должен буду всю жизнь

ебаться с собственным папой

?» — ему ведь хотелось не просто быть рядом, а отдаваться, и в постели и везде, где захочется, принадлежать мужчине… Мальчику хотелось быть его женой, при всех своих правах и обязанностях, женой — а не сыном, он хотел быть фрау Лореляйн фон Криг. В общем если не считать фантазии, в остальном Лореляйн, который был по возрасту младше Симки, ориентировался в этом мире так, как будто был на десять лет старше, и Симка это признавал, и опыта самостоятельной жизни у портового мальчика было на самом деле несравненно больше, и житейского таланта тоже. Это обстоятельство их потом и спасло…